Илья набычился. Его ноздри раздулись, уши покраснели, а глаза предательски заблестели.

– Я хоть стрелял! А ты где была?! Музыканта своего на асфальт укладывала да кобуру царапала? Мазохистка, да?!

Оказалось, что ствол Инга достать все же успела. И сейчас ее пистолет уставился прямо в переносицу шарахнувшегося назад химика.

– Угу, мазохистка. С садистским уклоном. Могу и тебе череп поцарапать. Изнутри!

Устало трясу головой:

– Брейк, архаровцы. Все молодцы. Инвалидная, мать вашу, команда… Криворукие, косоглазые, но сердобольные – шо писец…

Кстати, насчет инвалидности и криворукости…

Осторожно кошусь на свою правую конечность. Если б не боялся сглазить – назвал бы ее «правым пулеуловителем».

За последний час мне прилетело уже дважды.

В первый раз довольно гуманно – из повреждений лишь героическая царапина на плече. Несколько пугающего вида, но уже безопасная и неактуальная. Ибо зажило все, как на бешеной собаке.

А вот во второй раз – все значительно хардкорней. Картечина прошила мякоть бицепса и засела под кожей легко прощупываемым свинцовым шариком.

Ну, я и пощупал. Ощущения – резко болезненные и очень специфические. Окружающее пространство покачнулось, сделало попытку потерять резкость и уплыть в неведомые дали. Поспешно отвожу от раны глаза и трясу головой. Только обморока мне не хватало…

Спешу отвлечься:

– Илья – тут для тебя работа привычная нарисовалась. Заклей-ка мне руку пластырем.

Оценив вспыхнувшие фанатизмом глаза парня, на всякий случай предупредил:

– Нет, картечину вырезать пока не надо. И прижигать тоже. И…

Илья делает обиженный вид и отмахивается:

– Забей, все понимаю. До следующего фрага заживет, ага…

Хитро подмигнув, он вываливает из кармана изрядно помятую гору некогда стерильных упаковок. Задумчиво хмыкнув, закапывается в нее камуфляжными от грязи руками. Его негромкое бурчание мешает сосредоточиться и вникнуть в смысл последней фразы.

– Мозольный… разогревающий… влагостойкий… прозрачный… детский… О! Саня, а хочешь пластырь с пчелкой? Нет? А зря, полезный мух! Хотя да, тебе надо что-то побрутальней… Вот, нашел! Чебурашка! Страшнее зверя нет! Блин, очешуеть! Эти детские стикеры – просто ураган!

Закатываю глаза – чем бы дите ни маялось, лишь бы не забеременело…

Кстати, о беременности… Обращаюсь к нашей насупившейся экс-красавице. Нет, она и сейчас вполне себе ничего. Но девушки с таким выражением лица меня не заводят. Шарахаюсь я от них…

– Инга, сдвинь-ка корму в сторону, я своего спасителя не вижу.

Недовольно скривившись, девушка отодвинулась, открывая обзор на соседскую девятиэтажку. Как раз вовремя.

Из окна напротив ловко выпрыгнул смутно знакомый паренек лет четырнадцати. Эдакий гайдаровский типаж пионера-героя. Располагающее лицо, прямой взгляд, спортивный разворот плеч. Не качок, а, скорее, легкоатлет.

Спрыгнув на асфальт, он с обезоруживающей застенчивостью улыбнулся и помахал нам рукой. За его спиной, в глубине комнаты, мелькнуло настороженное лицо девчонки постарше.

Машу в ответ:

– Эй! Спа…

– Бам-бам-бам!!!!! – грохот хаотичной стрельбы оборвал меня на полуслове.

От десятков попаданий стена за спиной парня буквально взорвалась бетонной пылью и осколками дешевой плитки. На футболку подростка словно плеснули красной краской. Тяжеловесные алые кляксы отбросили тело назад и сложили на асфальте изломанной куклой.

– Чёрт! Ложись! – в одном надрывном крике я окончательно сорвал голос.

Вновь валюсь на кирпичное крошево и неуклюже суечусь, доставая из-под себя последний магазин к автомату. Вот чего я сразу не перезарядился?! Гений тактики, блин!!!

– Хаджиевцы! – Илья дал петуха и рванулся в сторону, подставляясь дураком и притягивая к себе злое внимание стрелков.

– Да твою же мать!

До упора вбиваю магазин, рывком передергиваю затвор и почти вслепую, на слух, бью длинной очередью.

Илья рыбкой ныряет в подвальный спуск, с криком и ойканьем грохочет по ступеням. А меня накрывает горячей волной и пронзает оргазмичной судорогой.

– ПЛЮС ОДИН! – сонно шепчет довольный голос в моей голове.

Мгновенный прилив сил подбрасывает с места. Вскакиваю на одно колено и уже прицельно бью короткими двойками. Стреляю по вспышкам и подозрительным местам. Больше на подавление, чем на результат. Пули рвут газон, искрят салютом по бетону и торжествующе повизгивают рикошетами.

От нападающих резко полыхнуло вязким страхом в сладковато-алых оттенках. Стрельба затихает за считаные секунды. Разум неожиданно холодно фиксирует силы врага – пара ружей и штук пять пистолетов. Это и много, и мало. Если в умелых руках – то пипец котятам. А так…

Тяжелого и автоматического вооружения нет, да и стрелки из хаджиевцев скучные, в киношном формате «ганста-стайл».

Конечно, пуля – дура, поймать ее в перестрелке несложно. Но и работает против нас ни разу не спецназ.

Звенящая тишина накрывает двор. Сквозь отбитые стрельбой уши доносятся причитания девчонки, выбравшейся на улицу из окна напротив. Ее монотонный стонущий плач сжимает сердце костлявой лапой.

– Ма-а-а-рик… Ма-а-а-рик! Ну вставай же, ну что ты, ну пойдем… Я ведь обед приготовила, пюрешка с тушенкой! Из пакетов, но вку-у-у-сные! Все как ты любишь, ты только вста-а-а-а-нь!!!

Интерлюдия: Яна

Он нашел ее на пятый день Катастрофы. Устало сбросил с плеч лямки огромного рюкзака, прислонил к стене винтовку с удивительно тонким стволом и негромко постучал в забаррикадированную изнутри дверь. Дождался, когда тень перекроет свет из глазка, обезоруживающе улыбнулся и просто сказал:

– Привет…

Словно здоровались тысячу раз до этого…

А ведь она впервые услышала его голос!

До «Того Самого Жуткого Дня» они ходили в один и тот же подростковый спортцентр.

Яна, одетая в облегающий топ и короткие шортики, ежедневно тянула связки в шпагатах и йоговских асанах. Среди привычно игнорируемых ею взглядов – липких, раздевающих и лапающих ладную фигурку она вдруг почувствовала нечто новое. Обернувшись, увидела парня, отдыхающего между подходами к штанге. И он не вильнул глазами в сторону, как это делают другие – пойманные на позорном подсматривании, а открыто улыбнулся и задорно подмигнул!

Неожиданно для себя Яна смутилась, вспыхнула лицом и спешно отвернулась. Тут же обозлившись на собственную глупость – она гордо вскинула подбородок, поджала губы, выпрямила спинку и больше демонстративно не обращала внимания на восторженного юношу.