Настороженные, как у пугливого зайца, уши уловили звук, показавшийся знакомым. Через полминуты определил: в мою сторону приближается человек… нет, двое. Донеслись голоса, грубые, как и шаги. Так ходят уверенные в себе мужчины, которым все уступают дорогу.

Я приподнял голову, лиловый свет окрашивает весь мир, отполированные валуны блестят, как панцири гигантских черепах. Блещут мелкие камешки и даже крупные песчинки, кварц везде. Появились головы и плечи двух мужчин, идут уже совсем близко, с той стороны полуразрушенной стены.

Мне показалось, что оба в металлических доспехах, но они прошли совсем близко, я с трепетом ощутил, что это их уплотнившаяся кожа, нечто вроде хитина жуков или муравьев. Ростом много ниже меня, идут медленно, я услышал, как один произнес скрипучим голосом:

– …а цегонки тоже сдашь?

– Не все, – ответил второй.

– Доннеру?

– Нет, самому пригодятся… Думаю сходить в Урочище Игрока.

– Рехнулся!

– А что остается?.. Огонь поднялся выше колена.

Голоса стихли, я поколебался, затем тихонько прокрался следом. Оба не выглядят опасными, но у менесть печальный опыт встречи с двумя грабителями могил в этих местах.

Они петляли среди развалин, лиловая тьма иногда поглощала их целиком, но не успевал я перейти на запаховое зрение, как выныривали снова. Я продолжал красться, заботясь только о том, чтобы не заметили, и когда те двое остановились у входа в какой-то погреб, так мне показалось, я поразился, как изменились сами развалины.

Присутствие жизни чувствуется во всем. Иные запахи, иная атмосфера. Ночные гости придвинулись вплотную, заскрипело, из погреба полыхнул яркий свет, будто сработала фотовспышка. Дверь захлопнулась с глухим чмоканьем. Если бы не видел, что закрылась именно дверь, решил бы, что там многотонный люк подводной лодки.

Я присел за камнями, сердце колотится, как у пойманного зайца. Издали зашуршали камни, донесся треск гальки под сапогами. Из полутьмы вынырнул очень приземистый человек, поперек себя шире, обогнул блестящий слиток расплавленного металла и тоже направился к двери.

Затаив дыхание, я наблюдал, как он потянул за ручку, там приоткрылось с усилием, человек протиснулся в щель, за ним захлопнулось с прежним чавкающим звуком. Я так и эдак поворачивал его образ, стараясь понять, что в нем неправильного, если не считать непомерной толщины и малого роста.

Я переползал за камнями, ремешок на шее явственно потянул ее вниз. Амулет раскачивался, потом замер, зависнув чуть-чуть под углом. Острый конец указывает на щель между оплавленными глыбами.

– Щас, – прошептал я, – только золотишко выкапывать не хватало…

Прошли еще трое, один в настоящих металлических доспехах и с мечом слева у бедра. У меня отлегло, не буду выглядеть слишком уж чужаком в доспехе Арианта, с мечом и луком за спиной. Молот – ладно, его и раньше не замечали, а меч и лук…

Через полчаса вывалились двое горланящих песню, у одного лук за плечами, я совсем воспрянул духом. Похоже, нечто вроде таверны, а то и сама таверна. Где еще можно пьянствовать всю ночь, и вообще вот так веселиться и оттягиваться.

– …и повел он ее, – орал первый, – и прижал он ее…

– …и задрал он ее, – поддержал второй, пьяно хохотнул, а я подумал, что хоть не в рифму, зато самое оно, что у трезвого мужчины на уме, а у пьяного на языке.

Мир все-таки един, а бабы есть бабы, где бы это ни было. Даже маги, если на то пошло, добиваются сверхъестественной мощи для той же цели, что и короли или простые пастухи: больше баб, больше власти, а это значит – баб еще больше.

Они удалялись, лица перекошенные, то ли от чудовищных шрамов, то ли перенесли чуму, я тихонько поднялся, начал приближаться к таверне. Изнутри доносятся отдельные звуки, как из подземелья. Пахнуло холодком, я отчетливо ощутил ауру злобы и напряжения из глубины таверны.

Я залег, начал вслушиваться, но, сколько ни прислушивался, ни выжидал, чувство опасности не уменьшалось. И не менялось. Некое устойчивое состояние. В ночной тьме возникают и пропадают человеческие фигуры, на высоте иногда мелькают силуэты, но я не успевал поднять голову, как исчезают за скелетами стен.

Ночная мгла, что для меня не мгла, медленно начала рассеиваться. С рассветом для меня светлее не стало, зато все начало обретать краски. Скосив глаза на небо, я застыл, потрясенный. Багровые, как выплеснувшаяся из вулкана лава, тучи несутся с сумасшедшей скоростью над самыми развалинами. Всеми чувствами я ощутил безумную тяжесть этого ужаса над головой.

Руки и ноги тряслись, я едва не зашептал молитву, потом напомнил себе, что гуляки входят в таверну и выходят из нее, даже не глядя на небо, как будто его и нет вовсе. Значит, либо это ничем не грозит, либо грозит, но с этим ничего не поделать, а схорониться тоже не получится.

Я перевел дыхание, нужно решаться. Проверил, как вытаскивается меч, поправил молот, лопатками чувствую надежность лука и тулы со стрелами.

– Надо идти, – сказал я себе. – Надо.

Я осторожно приблизился к двери и сразу ощутил, как атмосфера вражды сгущается, даже дышать труднее. На виске задергалась жилка, жар прихлынул к лицу. Изнутри доносятся грубые мужские голоса, звук льющейся воды.

– Надо идти, – повторил я шепотом и потянул на себя дверь. Ощущение неблагополучия ударило в лицо с такой силой, что я отшатнулся, пальцы стиснули рукоять меча, а глаза торопливо искали источник опасности. От двери ступеньки ведут вниз, комната в самом деле в большом просторном подвале. Потолок низковат, четыре стола, двое посетителей за столом у стены и еще трое в дальнем углу. За стойкой бара широкий в плечах мужчина в душегрейке из звериной шкуры, что оставила голыми руки до самых плеч и груди. Что вместо штанов – не видно за стойкой бара, успел заметить мерцающий металлом пояс, когда мужик на миг отодвинулся. Двое за столом у стены в плотных панцирях, по блеску я решил было, что в железе, затем узнал хорошо выделанный хитин. Трое, что в углу, в широких балахонах, а что под ними, не рассмотреть.

Я все еще не отрывал взгляда от зала и не мог заставить себя сделать шаг. Вроде бы пьют и едят, но здесь явно сборище не безобидных хоббитов, даже не гномов, что хоть и раздражительны, а также грубоваты, но любят пить, есть и веселиться с песнями и плясками.

Но сейчас словно все худшие убийцы и преступники собрались сюда со всего света: веет дикой злобой, непримиримостью, каждый словно ждет удара в спину и потому никогда не поворачивается спиной к незнакомцам. Я сразу ощутил себя на перекрестье злых и оценивающих взглядов: кто я, что я и что можно снять с моего трупа.

Я застыл в дверях, и они продолжили разговор, уже не обращая на меня внимания. Мужик за стойкой заученными движениями протирает серой тряпкой чашки, на меня тоже не смотрит, но я ощутил, что уже оглядел новичка на пороге, оценил и взвесил.