Но, боюсь, это было только началом экспансионистского плана нового директора. Наши старые секретеры с удобными отделениями для бумаг вынесли из комнаты отдыха, объявив, что уже на этой неделе для нас будут устроены более удобные и современные рабочие места. Ходят слухи, что вскоре начнутся проверки преподавательского состава; их в течение всего триместра будут осуществлять представители школьного руководства. Хотя меня куда больше тревожит то, что, опять же судя по слухам, и учеников «попросят внести свой вклад» в общую оценку – причем не только условий, в которых ведутся занятия, но и самих преподавателей, – с целью «улучшения работы школы».

Разумеется, мои Броди Бейз от этой идеи просто в восторг пришли.

– Вам три балла из десяти возможных за пунктуальность, сэр! – провозгласил Сатклифф, когда я, как всегда опоздав на утреннюю регистрацию, вошел в класс.

– И всего пять за поведение и умение держать себя в руках, – с улыбкой прибавил Аллен-Джонс.

Я посмотрел на него поверх своих очков и сказал:

– Aut disce aut discede[67], что означает приблизительно следующее: если к обеденному перерыву ваша домашняя работа по латыни не будет мне сдана, я буду вынужден вновь урезать ваше свободное время и оставить вас после уроков.

Аллен-Джонс, который, как известно, всегда делал домашние задания по латыни либо на большой перемене, либо во время утренней Ассамблеи, либо даже в автобусе по дороге в школу, бросил на меня укоризненный взгляд и сказал:

– А разве это не будет считаться карательной мерой, сэр? Доктор Блейкли говорит, что дети в нашем возрасте чрезвычайно чувствительны. Может, вы прямо сейчас нанесли мне своим жестоким обещанием тяжкую душевную травму?

Я сделал вид, что собираюсь дать ему по уху, и он, разумеется, притворился, будто увертывается от удара. И я вдруг подумал: а что, если бы Харрингтон – или кто-то из его антикризисной команды – случайно заглянул сейчас в мой класс? И стал бы свидетелем того, как член педагогического коллектива наносит ученику физическое оскорбление? Пожалуй, впредь мне следует вести себя аккуратней. Я, как и наши доски почета, принадлежу к уходящей эпохе, и, по-моему, Харрингтону более всего хочется, чтобы я ушел отсюда совсем – на пенсию. Значит, мне ни в коем случае не следует давать ему повод для воплощения этого своего желания в жизнь.

– Я слышал, они продают школьные поля.

Это сказал Сатклифф; его отец, торговец недвижимостью, обычно служил вполне достоверным источником в подобных вопросах.

– Да они каждый год пытаются это сделать! – возразил ему Макнайр. – Только у них ничего не получается. Им всегда мешает старое кладбище «Сент-Освальдз».

– Им мешает прах ушедших поколений, – с мрачным видом подхватил Аллен-Джонс. – Прах учеников, провалившихся на экзамене по латыни и отныне приговоренных лежать под холодной могильной плитой.

– Уж тебе-то следует об этом помнить! – заметил Макнайр.

Аллен-Джонс замахнулся на него томом Вергилия, а я пожалел, что не в силах столь же легко побороть внутреннее беспокойство. Школьные поля – это, так сказать, буферная зона, отделяющая территорию школы от того района, который расположен за пределами школьных земель, но постоянно на них посягает. Собственно, многие директора пытались продать эти поля, изначально принадлежавшие «Сент-Освальдз», но каждый раз терпели неудачу. Впрочем, когда я припомнил слова нашего казначея насчет распродажи излишков школьного имущества, сердце у меня екнуло. У школы не так уж много «излишков имущества», которые можно было бы продать. Да и «поля» – это всего лишь не особенно широкая полоса земли, отграниченная от остальной территории зеленой изгородью. Школьные поля действительно в настоящий момент не используются. А вот если бы эту территорию использовать под застройку, она могла бы принести миллионы…

Вот, значит, какие перспективы видит в «ребрендинге» школы Джонни Харрингтон: возможность торговать земельными участками. Он не воспринимает школьные поля как площадку для игр многих поколений учеников «Сент-Освальдз»; он не замечает ни птичьих гнезд, что прячутся в гуще зеленой изгороди из боярышника, ни конских каштанов, ветви которых по осени буквально увешаны блестящими коричневыми плодами. Нет, на этом месте ему видится новый жилой район, возможно, даже с супермаркетом; для него важны финансовые вложения в будущее, а не ностальгия по прошлому.

И все же школьные поля составляют очень важную часть нашей жизни, хотя Харрингтону, увы, этого понять не дано. Пятьдесят лет назад мы с Эриком играли под этими деревьями в пиратов, но и пятьдесят лет спустя эти деревья по-прежнему будут стоять на страже школьной территории. Новый капитан нашего старого судна стремится поскорее ступить на новую и опасную территорию, и лишь боги – или открытый мятеж – способны спасти нас от его непомерных амбиций.

А самое опасное в Харрингтоне – это полное отсутствие у него чувства меры, которое чисто внешне проявляется прежде всего в его желании постоянно быть на людях, демонстрируя собственное обаяние. В отличие от нашего последнего директора, имевшего привычку прятаться у себя в кабинете, равно избегая как учеников, так и преподавателей, и предпочитавшего не вести уроки, а заниматься всевозможной бумажной работой, Харрингтон любит то и дело появляться в разных концах школы и, сияя своей гелиографической улыбкой, здороваться с учениками, каждого при этом называя по фамилии. В результате мальчики из моего 4S сочли, что Харрингтон успешно прошел акколаду[68], и наградили его званием «клёвого парня»; я уж не говорю о том, что они с нескрываемым восхищением поглядывают на его роскошный серебристый автомобиль.

Да, боюсь, в своих оценках мои ученики придают особое значение определенным символам общественного статуса, а значит, их оценки столь же поверхностны, как и у Джимми Уатта или нашей школьной секретарши Даниэль, которая воспринимает каждого нового директора как свою потенциальную жертву. Впрочем, в течение последних лет двадцати все попытки Даниэль заарканить хоть кого-то из них неизменно оканчивались неудачей, и в итоге она была вынуждена несколько понизить планку своих претензий – примерно до уровня нынешнего третьего директора (впрочем, Боб Стрейндж, старый холостяк, слишком хитер, чтобы поддаться чарам представительницы обслуживающего персонала).

Да и Джонни Харрингтон никак на роль потенциального жениха не подходит: он, как мне уже донесли, давно и благополучно женат. Правда, у них с женой нет детей, и это, по-моему, просто милость Божья. И кто, скажите, захотел бы взять на себя ответственность за обучение сына нашего нового директора? В конце концов, некоторые из нас, обучая в свое время самого директора, и в живых-то с трудом остались.

Да черт с ним, с этим Харрингтоном! Ну с какой стати мне все время не дают покоя мысли о нем? В моем-то возрасте! Я и так плохо сплю, причем даже в лучшие периоды своей жизни, а теперь мне и вовсе уже целую неделю не дают уснуть всякие тревожные думы. Странно, до чего порой некое давнее событие становится для тебя важнее всей твоей сегодняшней жизни, и каждую его деталь ты воспринимаешь более остро, чем то, что случилось с тобой утром, когда ты сперва по рассеянности засунул ключи от дома в герметичную коробку с нарезанной ветчиной, затем машинально поставил ее на среднюю полку холодильника и только тут вспомнил, что оставил на крыльце под дождем свои шлепанцы, а перед уходом в школу никак не мог найти томик поэзии Овидия, завалившийся за спинку дивана…