Всё сходится. Испанцев сгубила жареная рыба, стало быть, высокие температуры не инактивируют токсины, содержащиеся в её мясе. Далее – подобно другим химикатам, воздействие тетродотоксина зависит от количества и пути попадания в организм. Рассмотрев больше сотни случаев, японские исследователи Фукада и Тани определили четыре стадии отравления тетродотоксином. Двум первым характерно онемение и расстройство двигательных функций, нечто вроде погружения в «спячку». Далее следуют паралич, удушье, посинение и понижение давления при полной ясности ума. В четвёртой стадии смерть наступает мгновенно – жертва перестаёт дышать. Если яд проглочен, третья стадия длится совсем недолго. Моряки «Постилиона» скончались на восемнадцатой минуте агонии. Если тетродотоксин каким-то образом попал в кровяную систему, его сила возрастает до полусотни раз. Но и внешнее воздействие этого вещества не менее пагубно. Прикосновение к органам, содержащим тетродотоксин, моментально ставит человека на грань между жизнью и смертью.

Иными словами, судьба будущего зомби зависит от того, какую порцию яда он получил.

Сознавая могущество своего препарата, Марсель ненавязчиво акцентировал важность дозы и способ её применения. Он особенно настаивал на том, что вводить её в организм вместе с пищей нельзя. Теперь мне ясно, почему. Попадание внутрь, скорее всего, повлечёт за собой смерть намеченной жертвы. Нужный результат будет достигнут, если порошок нанести на кожу или открытую рану, а ещё лучше распылить в лицо, чтобы жертва его невольно вдохнула. Это и погрузит её в состояние мнимой смерти.

Особо важен был один момент. У отравленных тетродотоксином критическая точка между жизнью и смертью наступает обычно через шесть часов. Если жертва за это время не умрёт, она может надеяться на полное выздоровление. Значит, существует теоретическая вероятность поспешных похорон мнимого мертвеца, который оживёт уже в гробу.

Эти размышления привели к очень важным заключениям. Вот вам ключевое доказательство существования зомби – народная медицина располагает веществами, создающими иллюзию смерти. Странные симптомы, описанные Нарциссом, так похожие на последствия отравления тетродотоксином, ясно указывают, что и он был обработан этим веществом. Не доказывая сам факт зомбирования, это обстоятельство существенно подкрепляет его историю. И ещё один особенно упрямый факт – Нарцисс не терял сознания, оставаясь в парализованном виде безмолвным свидетелем собственных похорон.

Подытожив результаты, я связался с Натаном Клайном и, согласно его инструкции, переслал образец вещества Леону Ройзину[121], профессору Института психиатрических исследований штата Нью-Йорк. Дальше всё шло как по нотам. Прежде чем приступить к серии дорогостоящих опытов, Ройзин проверил воздействие порошка на лабораторных животных. Во избежание кривотолков, я не сообщил Ройзину ни состав препарата, ни цели, для которой он изготовлен. Его просили только приготовить эмульсию и смазать ею подопытных. Ответ пришёл через неделю. Он не тратил времени даром и был готов к личной встрече.

Двери лифта распахнулись в холле, пропахшем химикалиями. Сделав несколько шагов по коридору, я залюбовался большими фото обезьян под воздействием различных наркотиков. Кому как, но для меня зрелище было страшнее того, что мне довелось повидать в гостях у гаитянских колдунов.

Ройзин работал в тесноте. Белый халат делал его похожим на карлика. Разговор сразу принял научный характер.

– Ваш образец представляет собой сильную психотропную субстанцию. Нечто весьма необычное. Вам известен её состав?

Я покачал головой. Водить учёного за нос было неудобно, но мне хотелось выяснить, что удалось выяснить ему, а объяснения будут потом.

Ройзин вынул из папки фотоснимки двух крыс. Обе с виду были дохлые.

– Мы им выбрили область хребта и нанесли туда толстый слой эмульсии с добавлением вашего порошка. Через четверть часа активность грызунов резко снизилась, а через сорок минут они реагировали только на внешние раздражители. Вскоре они перестали двигаться совсем и провели дальнейшие шесть часов в одном неподвижном положении. Дыхание было слабым. Пульс прощупывался, остались нетронутыми слух и зрение. На седьмом часу эксперимента движения прекратились полностью. Обе крысы впали в кому, но мы ещё регистрировали их сердцебиение на электрокардиограмме и улавливали мозговые волны. В таком состоянии подопытные оставались около суток.

– То есть, они были живы?

– Да. Но совершенно беспомощны. И это ещё не всё. Большинство транквилизаторов не являются обезболивающими. А этот является. Посмотрите на второе фото.

Я поморщился, но взглянул.

– Крыса ничего не чувствует, когда мы ей вонзаем в хвост иголку. Значит, не знаю, что вы нам подсунули, но оно вызывает анестезию. И действует очень быстро, причём не поражает сердце, даже при своей ядовитости.

– А какие ещё перемены в поведении были замечены?

– По крайней мере, одна. В самом начале эксперимента, пока они ещё могли двигаться, крысы прижимались одна к другой, словно согревая друг друга, и лапки у них в самом деле были холодные.

– А сколько порошка досталось каждому зверьку?

– Порядка пяти миллиграммов на сто граммов веса. Но я хотел показать вам кое-что ещё.

Ройзин стал набирать чей-то номер. Используя паузу, я подсчитал массу порошка в человеческом эквиваленте. Ройзин истратил три с половиной грамма предоставленного мною сырья.

– Киномеханик уже в студии, – доложил мне профессор. – После опыта над крысами я решил записать то, что случилось с обезьянами.

Жестом он пригласил меня покинуть кабинет.

– Не доводилось работать с макаками? – поинтересовался он по дороге к лифту.

– Пока нет.

– Тогда вам крупно повезло. Но перед просмотром вам не помешает увидеть, что это такое.

Мы шагнули в лабиринт дощатых коридоров, ведущих к зверинцу. Из клеток с обезьянами доносился оглушительный шум. Последний раз я видел и слышал этих животных пять лет назад, в лесу под дождём на северо-западе Амазонки. Но тогда это был рёв свободного зверя в своей стихии, а здесь за решёткой бесновались существа, лишённые партнёра. Пока они вовсю орали «всухую», Ройзин постучал в одну из клеток. Её узник тут же рванулся вперёд, норовя перегрызть зубами стальные прутья.

– Не сидят без дела! – крикнул мне в ухо мой проводник по здешним мирам, и мы покинули обезьяний круг преисподней.

– Вам сейчас покажут только предварительные результаты, – заметил Ройзин, входя в кинозал. – Мы делали то же самое, что и с крысами.

Свет погас, и на экране появился Ройзин со своей пушистой шевелюрой. Он стоял у клетки, где бесновался агрессивный экземпляр макаки-резуса, сородичей которого мы сейчас видели. Голос Ройзина на плёнке записался невнятно, но поведение обезьян говорило само за себя. Через двадцать минут после нанесения эмульсии животное заметно успокоилось. Даже когда его трогали прутиком, оно не бросалось на решётку, а отступало в глубь клетки, принимая, как отметил Ройзин, типично кататоническую позу. На прочие возбудители реагировало вяло, без прежней агрессивности. Отлучившись на время и вернувшись, учёный и лаборант застали обезьяну в том же самом положении, что и шесть часов назад.