один из двух спасательных жилетов). Возможно, взвесила шансы добраться до Новой Зеландии, шансы на обнаружение журнала будущими исследователями Литл Америки и – печально думать так – сочла последнее более вероятным. Большая удача, что база вообще сохранилась. Айсберги постоянно ломаются, откалываются от ледника Росса, и половину Литл Америки-IV, последнего лагеря 1946–1947 гг., уже снесло в океан.

Какими бы радостными ни стали для нас новые сведения о том, что полет Мэриен продолжался гораздо дольше, чем мы полагали прежде, что до полной кругосветки она недотянула всего две тысячи шестьсот морских миль, открытие несет в себе и грустную правду: Мэриен Грейвз и Эдди Блум вылетели из Антарктиды и пропали. Несмотря на некоторые фантастические теории, мы можем быть уверены: они покоятся глубоко под холодными бурными водами, в гробнице без стен, там, где невообразимо одиноко, несмотря на тысячи и тысячи тех, кто обрел здесь свое последнее пристанище.

Издательство «Д. Уэнслес и сыновья» стало недавно местом ожесточенных дебатов о том, хотела ли Мэриен, чтобы эту рукопись опубликовали без редактуры и правки. Предназначала ли она журналу роль посмертного послания в бутылке? Или решила отказаться от своих слов? Должна признать, с моей точки зрения, как в разговорах перед полетом, так и в журнале Мэриен выражала неоднозначные суждения о возможных читателях, но, как я убеждала коллег, если она в самом деле не хотела, чтобы журнал прочли, почему просто не уничтожила его, ведь это было так легко сделать? Мы не пришли к единому мнению, а Мэриен не дала нам никаких указаний, только сам журнал, хранившийся во враждебной мерзлоте. Она оставила скорее остов будущей книги, но мне казалось, предпочла бы, чтобы его опубликовали в таком виде, чем подвергли композиционной и стилистической правке. Не считая рутинной корректуры, текст печатается без изменений, поскольку мое опасение исказить ее мысли перевесило стремление к аккуратности.

Я счастлива, что знала Мэриен. Я бы хотела, чтобы она и сейчас была с нами, но благодарна ей за решение, принятое давным-давно: оставить в необитаемом месте записи о своем последнем полете. Записи, как и сам полет, не были завершены, но они все же придвигают нас ближе к концу.

Хотя у круга, как пишет Мэриен, конца нет. В добрый путь!

Матильда Файфер, издатель

1959 г.

Неполная история о шестнадцатом и семнадцатом годах Мэриен

Сентябрь 1929 г. – август 1931 г.

В тот же самый месяц, когда Мэриен исполняется пятнадцать и она впервые поднимается в небо с Гольцом, некий летчик-испытатель взлетает с аэродрома в Гарден-Сити (Нью-Йорк). Ему уже принесли известность рекорды скорости, фигуры высшего пилотажа и полеты на дальние расстояния, а менее чем через тринадцать лет, среди бела дня нанеся отчаянный авиаудар по Японии, в котором приняло участие шестнадцать бомбардировщиков, он прославится еще больше.

Джеймс Дулиттл выписывает один круг и приземляется. Полет короткий, всего пятнадцать минут, ничего необычного, за исключением непрозрачного капюшона на фонаре кабины, отрезавшего пилота от всего, кроме приборов. Это называется «идти по приборам». Некоторые из них экспериментальны, в том числе гироскопический авиагоризонт «Сперри». В его позднейшей модификации схематический рисунок самолета (вы) неподвижно размещен на фоне поворотного круга, черного внизу и голубого сверху (земля – небо), который показывает вам, как вы располагаетесь в пространстве относительно горизонта. Прибор сделает возможным будущее. Раньше в нелетную погоду, собственно, и не летали, то есть по сути не могло быть плановых полетов. И уж точно никаких регулярных авиалиний. Пилоты почтовых самолетов рисковали, многие гибли. Раньше, если вы надолго теряли землю из виду, на вас, скорее всего, можно было ставить крест. Залетите в облако, вероятно, кончите штопором и, наверное, даже не поймете, что происходит, пока не будет слишком поздно. Вверх, вниз, влево, вправо, на север, на юг – все страшно путается, выбивая вас с неба. Выжившие описывали ощущение полной неразберихи.

Когда Дулиттл поднимается в небо с изобретением корпорации «Сперри», многие пилоты, хотя столько их собратьев ввинтилось в смерть, не считают такой прибор необходимым, даже оскорблены подобным предположением. Более осторожные, пытаясь убедиться, что случайно не свернули, внимательно следят за приборами, хотя, если отвлечься и войти в штопор, приборы тоже не сильно помогут. Уцелевшие везунчики (в том числе Голец) в разговорах друг с другом утверждают, будто мертвые мертвы, поскольку не обладали чем-то неуловимым, волшебным.

Летать нужно тем местом, на которое надеваются штаны, говорят они. В переводе: настоящий пилот каждую секунду чувствует аэроплан задницей.

Но дело не в заднице, а во внутреннем ухе, вот в чем проблема. И внутреннее ухо постоянно врет.

Человек с завязанными глазами, если его вертеть на вращающемся стуле, когда движение замедлится, решит, что стул остановился. Когда стул остановится, он решит, что началось движение в обратном направлении. Ошибка происходит у него глубоко в ухе, там, где несут службу микроскопические волосковые клетки и текучая жидкость в полукружных каналах костного лабиринта. Эти крошечные, невероятно хрупкие внутренние приборы сигнализируют о наклонах, поворотах головы – миниатюрное чудо, несомненно, но плохо приспособленное для полетов.

Вообразите биплан. Предоставленный сам себе, он, разумеется, накренится и медленно войдет в незаметное, коварное скольжение, на что пилот может и не обратить внимания, если реальный горизонт скрыт ночным мраком или облаками. Если вы скользите уже довольно долго, ни задница, ни внутреннее ухо не станут утруждать себя и сообщать вам о скольжении, и без помощи необходимых приборов вы будете думать, будто все еще летите прямо на той же высоте. Но нос самолета уже смотрит в землю, его траектория изменяется, и самолет рано или поздно войдет в штопор. Скоро вы обнаружите, что скорость полета возросла, а высота уменьшилась, что двигатель стонет, расчалки поют, стрелки на приборах движутся, а вы вдавлены в кресло. Без авиагоризонта вы решите, что аэроплан ныряет (скорость возрастает, высота понижается), а не поворачивает. Тогда самолет может выйти на вертикаль или вообще перевернуться, и, потянув ручку на себя, чтобы поднять нос, вы только дальше уйдете в штопор.

Это называется «смертельный штопор».

Теперь произойдет одно из трех. Либо вы вынырнете из-под облака и вам хватит времени разобраться, где земля, выровнять крылья и нормализовать полет. Либо аэроплан развалится под давлением. Либо вы спиралью вонзитесь прямо в землю, океан или что у вас там внизу.

Точные приборы по крайней мере дадут вам шанс выровняться, даже если облако будет все время ползти вниз и коснется земли подобно опушке прозрачной мантии Бога. Но разобраться с горизонтом непросто. Небо полно ловушек и соблазнов. По свидетельствам летчиков, в облаках показатели приборов начинают прыгать, хотя, разумеется, это не так; лгали их собственные тела, не стрелки. Внутреннему уху в штопоре удобно. Даже после того, как вы все отладили и приборы указывают на прямой и ровный полет, поскольку так оно и есть, ваше ухо сопротивляется. Вы человек с завязанными глазами на вращающемся стуле. Жидкость в полукружном лабиринте все еще движется по спирали, и крошечные сенсорные волоски внушают вам, будто вы тоже движетесь по спирали. Ваше ухо умоляет вас вмешаться в управление, чтобы остановить движение по спирали. Иногда летчики слушаются и ввинчиваются в штопор по полной. Туманное небытие скрывает землю, истину.

Трудно верить датчикам, скоплению бездушных маленьких окошек на приборной доске, трудно сопротивляться требованиям тела, которые так же несомненны, как и то, что вы живете, дышите, погружаетесь в воронку смерти.

Но на самом деле все иначе. Внутри облака голова у вас идет кругом. Больше ничего.

* * *

На второй месяц шестнадцатого года Мэриен, в октябре, рушится фондовый рынок. Черный четверг. Черный вторник. Все уходит в штопор. Все разваливается.

Но Мэриен почти ничего не замечает. Уолл-стрит кажется далекой, а она все-таки летает.

Сверху сверкающие осенней пестротой горы напоминают покрытые лишайником камни, яркие, выпуклые, и Мэриен представляет, что это и есть камни, а сама она уменьшилась до размеров