удовлетворённо комментирует Саша, – на себя же мерила.

Выглядит оно гораздо лучше, купленного Борзовым, хоть и не новое и неоднократно использовалось в театре. Немного смущают полосатые, как у ландскнехтов, рукава, но зато благодаря этим ярким полосам платье хорошо запомнится. Без сомнений.

– Ну, ты прям принцесса Турандот, – говорит Александра. – Красотка. Вон ещё парик рококошный и маска. Никто нас не отличит друг от друга.

– Угу, – смутно предчувствуя недоброе, отвечаю я.

– А главное, оба платья ещё новенькие, их только в прошлом году пошили.

– А стареньким сколько было?

– Не знаю, лет тридцать, наверное.

Класс.

– Ладно, всё, я побежала, а ты не забудь показаться обоим кавалерам, чтобы… ну, ты поняла, да? Не забудь! Иначе наш план рухнет.

Я не успеваю сказать и слова, как Саша убегает, оставив меня посреди кабинета в барочном платье. Оно конечно намного легче утреннего, но, всё равно, требует определённой сноровки. Впрочем, оно составное. Я расшнуровываю пояс на юбке и она, шурша падает к моим ногам.

С верхней частью приходится повозиться немного дольше. Молния, вшитая для простоты и заменяющая шнуровку, заедает и я несколько раз безрезультатно дёрнув её, плюю на это дело и с трудом вытащив одну руку из узкого рукава, стаскиваю топ через голову.

Ну, и, разумеется застреваю. Прекрасная картина, ожидает Борзова, когда он войдёт. Да снимайся же ты, сволочь… Сволочь не снимается, зато я отчётливо слышу, как отворяется дверь.

В ужасе я замираю и тот, кто зашёл, тоже замирает, потому что некоторое время я не слышу ни звука. Потом дверь закрывается и я различаю звук закрываемого замка и приближающихся шагов.

29. В этот раз всё по-новому

Он... ну, то есть этот кто-то приближается и останавливается.

– Кто здесь? – мычу я, судорожно пытаясь сорвать с себя ненавистный кусок платья. В этом положении у меня застряла голова и одна рука, как бы заведённая за голову. Очаровательно! Чья-то ладонь ложится мне на живот.

Кожа съёживается и моментально покрывается пупырышками, мышцы непроизвольно сокращаются. Кто это? Борзов? Но почему он молчит? Конечно, это он, кто ещё может вот так войти в его кабинет? А почему он тогда ничего не говорит? Почему не произносит ни звука?

Сердце разгоняется, толкая по телу волны тревоги, растворяющейся в крови.

Рука мучителя медленно ползёт вверх, обжигая кожу огнём. Я одновременно делаю шаг назад и продолжаю судорожно вырываться из своего парчового капкана. Как стреноженная лань, как рыба, попавшая в невод.

Отступая, я упираюсь в стол и останавливаюсь, пытаясь отбиваться от нападающего свободной рукой. Но это длится недолго, он сразу её перехватывает, а второй рукой продолжает прикасаться к моему телу. Он проводит пальцами по животу снизу вверх и сжимает грудь.

Я охаю, а он проникает пальцами в бюстгальтер и высвобождает мою плоть. Он сначала нежно гладит её, а потом снова сжимает, отпускает и стискивает сосок. Я вскрикиваю, пытаюсь вырваться, но моё положение явно не выигрышное, поэтому единственное, что мне остаётся – молчаливо рваться из плена платья и чьих-то сильных рук.

Я могла бы узнать его по аромату или голосу, но с куском плотной ткани на голове, я не чувствую внешних запахов. А его, кажется, это не на шутку заводит. Рука резко соскальзывает вниз и ныряет под резинку трусов. Я не успеваю свести чуть расставленные ноги и его пальцы сжимают нежную кожу там, где начинаю выступать первые капельки смолы, гладкие и благоуханные вестники страсти.

От этого я резко дёргаюсь и моя застрявшая рука вдруг высвобождается. И пока осаждающее меня войско не успело отреагировать на новую вводную, я быстро одёргиваю ткань, закрывающую голову.

И когда моё лицо оказывается освобождённым, первое, что я вижу – зелёный огонь глаз. Это Борзов. Ну разумеется, я же знала… Его глаза оказываются очень близко, настолько, что ничего другого и рассмотреть невозможно. Я чувствую жар, дикий необузданный огонь, и в этот же миг его губы прикасаются к моим и, что я делаю, я жадно его целую.

Он продолжает сжимать меня и я, вместо того, чтобы оттолкнуть его, ещё немного раздвигаю ноги, позволяя делать ему всё, что он захочет. И он пользуется этим, хочет и делает. Он ласкает меня, сжимает в ладони складки, заставляя их отдавать влагу.

Мои ноги подкашиваются и я чуть приседаю, опираясь рукой о стол и открывая Радиму ещё больше простора для действий. Он наклоняется и одним движением стаскивает с меня трусики, а потом выпрямляется и целует мои губы, глаза и волосы и, вдруг чуть приподняв, сажает на массивный стол для заседаний.

Я чувствую его гладкую прохладу и роняю на блестящую поверхность капли своей любви. Моё сердце вырывается из груди, а по телу разливается кровь, насыщенная сладостью, предчувствием чего-то невероятно прекрасного и всё ещё тревогой.

Волосы топорщатся и трещат на затылке от буйства электрических токов, пронзающих меня, а живот переполняется медовой тяжестью и медленным огнём, способным пожрать всё на свете.

Борзов освобождает мою грудь от лифчика и, наклонившись облизывает и покусывает соски. Я сдерживаюсь, но не могу удержать стонов. Его горячие губы обжигают ложбинку между грудей и касаются живота.

Он берёт мои ноги за лодыжки и ставит пятки на край стола, раскрывая меня как книгу. От этого я подаюсь назад и откидываюсь, опираясь на локти. А он опускается на колени и приникает губами к нежной, обнажённой и разверстой плоти.

Я чувствую головокужение. Он касается меня языком и губами, и я взрываюсь, разлетаясь на атомы настроенные на единственную волну. И эта волна – Радим.

Он лижет и посасывает мой клитор, терзает его, доставляя невообразимое и никогда прежде не испытанное удовольствие. Я чувствую странную благодарность и нежность, и дикую неутолимую страсть, и ещё чуть-чуть неловкость и смущение. Я взведена и распалена до предела, поэтому мне хватает лишь нескольких коротких минут, чтобы кончить.

Тело трясётся и содрогается и, может быть, даже закатываются глаза. Я теряю слух, зрение и все прочие чувства и жалею, даже ещё когда тело бьётся в конвульсиях, я жалею, что всё уже кончено. Мне нужно ещё. Я хочу снова. Я ненасытная и жадная… И вообще, я, кажется, уже и не человек даже…

Сохраняя остатки разума, я осознаю, что Борзов поднимается с колен. К этому моменту я уже просто лежу на столе, а ноги безвольно свисают вниз. Он подхватывает их под коленями, задирает