— Да я понял. Я сам в это поверить не могу. Ну скажи честно, твои предки ее удочерили.

Даррен гогочет, Алистер молчит, они достигают вершины холма, неширокое плато, потом опять спуск, дома уже подступают к самым краям дороги, появляются высокие корпуса университета, плоскости красного кирпича и матового стекла за заборами, и деревья кое-где. После многих миль и часов редких деревень, безлюдных гор и долин этот внезапный город на краю света кажется блистательной столицей и дорога начинает крениться и собственно город лежит перед ними далеко внизу, горизонтальные плоские соты серые, бурые и белые меж двумя горами, здания больницы и колледжа высятся над террасами и улицами словно киты в косяке мелких рыбешек или будто те же киты выбросились на берег из моря что простерлось вдалеке и те немногие мирные боеголовки что пущены в него тусклым солнцем по долине за несколько миль отсюда подрываются веером эфирного мерцания, мягкими взрывами бронзовой шрапнели, висящей над неожиданным поселением.

Алистер:

— А город-то побольше, чем я думал.

Даррен:

— Ну наконец-то, бля. Теперь поехали: гляди в оба, ищи однорукую крысу, что детей грабит.

— Ясный пень.

Машина едет вниз, в город, будто ища дорогу к морю. Знак:

ABERYSTWYTH

CROESO[44]

Сумка тяжелая, как сволочь, тянет к земле, плечо горит от усталости, я уже изнемогаю. У мя скоро рука будет, как у Леннокса Льюиса[45], бля, стока всего ей приходится одной делать; моя правая рука, она без продыху трудится, ваще не отдыхает, ну, разве када сплю. Вечно в делах. Без конца напрягается. Надо бы завести сумку на колесиках, как у всяких старушек бывает: тада будет полегче. Запихать в нее все покупки и тащить за собой. Должно быть, вид будет дурацкий, да и хрен бы с ним. Рука у мя одна.

А может, чё-нить вроде чемодана-робота. Тележка или чё-нить такое, чтоб туда покупки класть, запрограммированная, чтоб всюду следовать за тобой, как верная собачка. Идешь домой или там куда, а она за тобой катится, или терпеливо ждет у кафешки, или у пивной о нет только не пивная только кафе. Просто классно было бы, робот-тележка. Их, должно быть, несложно делать, то есть я уверен, что для них ничего такого особенного не потребуется. Ведь в какие-нибудь ебаные стратегические боеголовки ставят системы самонаведения, правильно? Так почему не в тележку для продуктов? Такие тележки еще могли бы сами выбираться из речек и прудов, куда их спихивают пьяные дебильные студенты в субботу вечером. Представляю себе, воскресное утро, и тележки, капающие, обмотанные водорослями, медленно, поскрипывая, едут по улицам, через парки, и все направляются домой, на парковку около магазина «Сомерфильд», стремясь к большому, отдающемуся эхом зданию, словно ето какая-нибудь дребаная Мекка. Троллейботы, скрипят и катятся.

Так, надо прибавить шагу. Шевелись. В животе бурчит с голодухи, правое плечо негодует, причем с каждым шагом все громче. Да и небо еще больше почернело, и, похоже, в любой момент его прорвет, а я не хочу промокнуть и простыть. Я прошлой зимой простыл, ето жуть была — попробуйте поухаживать за собой во время простуды, да еще с одной рукой. Варить суп, завернувшись в одеяло — оно все время сползает, потому как не выходит прижимать одеяло к себе и одновременно помешивать в кастрюльке картошку с пореем. Дрожишь, потеешь, кругом — кучи салфеток с засохшими корками соплей. Чистая жуть, бля. Я тогда еще не так долго обходился без руки, еще не привык, и вся зима или большая ее часть была просто отвратной. И мне бы хотелось по возможности избежать повторения.

Так что живо домой — через замок. Давай, шевелись.

Прохожу мимо поля для мини-гольфа, через стаю шумных чаек, что сгрудилась вокруг старой дамы, кидающей им крошки на етом самом месте каждый божий день, и вхожу в замок, через бывший внутренний ров, который теперь залит гудроном, вымощен как бы, там, где раньше было русло. Похоже на миниатюрную долину, уменьшенную модель большой долины, во много раз большей — той, где стоит замок и весь город. Под разводным мостом — несколько мальчишек с творожистыми лицами; вижу, один, когда я подхожу ближе, прячет в мешковатый рукав маленькую канистру бензина для зажигалок. Он жутко, жутко прыщавый; больше похоже на творог с рубленой зеленью. Парням лет пятнадцать, шестнадцать — видно, только что открыли, как сладко — сбежать в опьянение. Только что обнаружили, как вся вселенная раскрывается перед тобой в миг, когда из нее выпадаешь. И, наверно, им кажется сейчас, что етот мир битком набит возможностями, да только вероятность — вот она, это я, однорукая дрожащая тень, спешу домой, один, через развалины замка, в неродном городе, волоку мешок продуктов, выбранных с расчетом, что есть буду в одиночку — один человек и один ручной кролик. И пустой рукав хлопает. Видите, дети, вот что бывает, когда. Но все равно я вам завидую: вся жизнь у вас впереди, безумные годы, бля, столько времени можете бегать и орать и быть

ТАКИМИ ЖИВЫМИ БЛЯ

пока с вами не приключится вся эта жопа. Наслаждайтесь, пока можете. Ето скоро кончится. Но пока не кончилось — кажется, что у тебя не одна, а несколько огневых жизней впереди.

Быстро выбираюсь из рва и прохожу через башню, с которой месяц или два назад свалился какой-то турист из Бирмингема и разбился насмерть, и через внутреннее, как его… поле? дворик? внутреннюю часть укрепления, поросшую травой. Через круг стоячих камней, хотя ето подделка, типа, их поставили всего несколько десятков лет назад, наверно, чтоб добавить кельтской загадочности, как будто ее нужно специально добавлять етому замку, который неоднократно разоряли, который переходил из рук в руки средь моря крови, и Глиндор удерживал его против пушек и орд и ураганов стали и камня и пламени. Здесь у каждого камня — черная кровавая сердцевина. Как жесткие губки, впитывали они пролитую кровь. И море, черное, порывистое, и куда ни посмотри — гористые берега, на север и на юг — острые утесы вздымаются, тянутся вверх из дымки и тумана — можно подумать, все ето еще нуждается в каких-то примесях. Как будто его тайну можно чем-то углубить, особенно этими пошлыми гранитными блоками, похожими на стоячие гробы, раскрашенные и исцарапанные надписями, словами, нанесенными краской или зубилом. Но по крайней мере одна польза от них есть: я быстро пригибаюсь за одним, увидев Фила — парня, который воняет и сильно заикается, он сейчас торопливо шагает мимо военного мемориала. У Фила вид человека, спешащего по делу, он тощ и взъерошен, но целеустремлен, и я прячусь за камень, потому как не хочу с ним встречаться, поскольку

а) он сильно заикается, только «привет» будет выговаривать минут десять, а я устал и голоден и хочу домой, и

б) дело, по которому он спешит, наверняка включает в себя дофига наркотиков и/или алкоголя, а мне лучше держаться по возможности дальше от соблазнов, и