Вечером, уже у себя дома, она попробовала, из чистого любопытства, ослабить руку, поддерживавшую шейку девочки, и заодно расправить плечи. Но у ребенка тотчас сработал инстинкт самосохранения. Она мгновенно проснулась, громким криком заявив свой протест.

Избавиться от этих жутких картин Гори могла лишь одним способом — реже держать Белу на руках, отдавая ее Субхашу.

Она напоминала себе, что все матери нуждаются в помощнике. Что Субхаш не отец девочки, а просто добровольно исполняет эту роль. И что она, мать и единственный родной человек Белы, не должна так надрываться, а должна ради девочки беречь себя.

Теперь Субхаш входил в комнату Гори без стука, когда по ночам Бела просыпалась и начинала кричать. Он брал ее на руки и ходил с ней по квартире. Она была такая легкая, что, казалось, весила столько, сколько весили одеяльца.

Она уже узнавала его, тянулась к нему. В такие минуты он забывал, что он всего лишь ее дядя, ненастоящий отец, а самозванец. Она реагировала на его голос, когда лежала у него на коленях, смотрела на него, ей было очень уютно. И он чувствовал себя нужным, у него появилось теперь острое ощущение важной жизненной цели.

Однажды вечером, выключив телевизор, он вошел в спальню с Белой на руках. Гори спала. Он присел на край постели, потом откинулся на спину и, переложив Белу на постель, вытянул ноги, чтобы они не мешали ребенку. Голова девочки покоилась на его согнутой руке.

Так он лежал поверх одеяла, устремив взгляд в темный потолок. Хотя Бела лежала практически на нем, он сильно ощущал в тот момент близость Гори, больше уже не беременной. И эта тяга, это желание владеть ею с каждым мигом усиливались. И он внутренне не мог поверить, глядя на нее, так безмятежно и доверчиво спящую в уютной позе на боку, что она вообще могла родить этого ребенка, который находился сейчас рядом с ним.

Он не заметил, как его сморил сон, а когда проснулся, то Бела уже на руках у Гори сосала грудь. В комнате было темно, ставни закрыты. За окном чирикали птички. Ему было жарко — он так и уснул в одежде.

— Сколько сейчас времени?

— Утро.

То есть они провели ночь в одной постели. Лежали рядышком, с Белой посередине.

Он понял это и сел на постели, принялся бормотать извинения.

Но Гори покачала головой. Она посмотрела на спящую Белу, а потом устремила взгляд на него, протянула руку, не касаясь его, и произнесла:

— Останься.

Она сказала: ей помогло то, что он ночевал с ней в одной комнате, сказала, что теперь она готова.

Очень помог ее изменившийся вид — подстриженные волосы, осунувшееся после родов лицо, модные американские одежки. А также круги под глазами, и запах материнского молока, исходивший теперь от ее кожи, и отсутствие большого живота, как память об Удаяне.

Поначалу она не выказывала какого-то откровенного желания — просто согласие. И все же даже это вызвало у него восторг. Они соорудили для Белы манежик, и, когда она в нем уснула, постель осталась целиком в их распоряжении.

Гори лежала на животе или на боку, отвернув голову и с закрытыми глазами. Поднимая подол ее ночной рубашки, он видел ложбинку, разделяющую ее спину пополам.

Обладая ею, он вдыхал аромат ее волос, обхватывал рукой ее грудь, и все же волновался — вдруг ему не удастся овладеть ею целиком, сама она не захочет принадлежать ему полностью.

Кожа ее была везде ровная по цвету и никаких полос загара, никаких родимых пятен и веснушек, как на теле у Холли. Никаких порезов на ногах от бритья волос, никаких волосков или щетинки. Кожа ее везде, на всем теле, была нежная и гладкая, какой бывает у женщин в самых сокровенных местах.

Но при этом ее кожа не покрывалась синяками или краснотой от его прикосновений. Солоноватого запаха на его пальцах, когда он трогал ее между ног, утром не оставалось.

Она не разговаривала с ним вообще, но после нескольких раз начала класть его руку туда, где ей хотелось. Наконец она начала поворачиваться к нему лицом, стоя в кровати на коленях, и они достигли того момента, когда дыхание ее стало частым и громким, кожа светилась, а тело напрягалось до предела.

Однажды наступил момент, когда он почувствовал: ни единая частичка ее тела не сопротивляется ему. Она наблюдала, как он кончил на нее, вытерла живот. И, не противясь, выдержала его вес, когда он потом устало навалился на нее.

В четыре года у Белы уже развивалась память. Слово «вчера» вошло в ее словарь, хотя его значение было растяжимым — все, что происходит не сегодня. Прошлое состояло у нее в голове из кусков и обозначалось другим словом.

Она использовала английское слово. Это по-английски прошлое получалось у нее каким-то односторонним, на бенгали же слово «вчера» — «каль» — означало также «завтра». В бенгальском языке, чтобы показать прошедшее время, нужно использовать прилагательное или временные формы глагола — только так можно было отличить то, что уже произошло, от того, что еще произойдет.

Время у Белы текло в противоположном направлении. «День после вчера», — иногда говорила она.

Произнесенное несколько по-другому, имя Белы обозначает название цветка, а еще и является наименованием промежутка времени, отрезка дня. «Шакаль бела» означало «утром», «бикель бела» — «днем», «ратрир бела» — «ночью».

«Вчера» у Белы служило вместилищем всего, что хранила ее память. Любой опыт, впечатление или переживание. Память ее была короткой, содержимое памяти — ограниченно. События в ее голове не знали хронологии и распределялись наугад.

Поэтому она однажды сказала Гори, когда та пыталась расчесать ее спутавшиеся волосы:

— Я хочу короткие волосы. Как вчера.

Когда-то давно, много месяцев назад, у Белы действительно были короткие волосы. Гори постаралась объяснить ей — это было очень давно. Не один день назад. Может быть, сто дней назад, но никак не один день.

Но для Белы было равнозначно — что три месяца, что один день назад.

Она обижалась на Гори, когда та спорила с ней, расстраивалась, и личико ее мрачнело. В нем, кстати, не было явно похожих черт ни Гори, ни Удаяна. Было непонятно, откуда взялся слегка выпуклый лобик и немного опущенные внутренние уголки глаз. Кожа у нее была гораздо светлее, чем у Гори, кремовый оттенок явно достался ей от свекрови Гори.

— А где моя другая куртка? — спросила как-то Бела у Гори, когда та дала ей новую куртку, собирая ее в детский сад.

— Какая другая?

— Ну, вчерашняя, желтая.

Прошлой весной Бела действительно носила желтую курточку с капюшоном с меховой оторочкой. Но сейчас она уже была бы ей мала, поэтому ее сдали в благотворительный пункт при церкви.

— Так это была прошлогодняя курточка. Ты носила ее в три года.

— Мне вчера было три года.