Гори ждала, когда Бела перестанет расхаживать туда-сюда по коридору, наденет наконец куртку и они выйдут из дому. Но Бела продолжала упрямиться, и Гори схватила ее за плечи.

— Мне больно! Ты мне делаешь больно!

— Бела, мы торопимся.

Уже надев куртку, Бела долго возилась с молнией, и Гори хотела застегнуть ее сама.

— А вот папочка всегда разрешает мне застегиваться самой!

— Но папы сейчас нет здесь.

Мать резко застегнула молнию на куртке дочери — возможно, даже слишком резко, кажется, даже чуточку прищемила кожу на горле. Она мысленно корила себя за такое нетерпение — просто ей хотелось, чтобы дочка поскорее приобрела необходимые навыки.

Гори отвела Белу в детский сад, а сама выпила чашечку кофе в университетском буфете и изучила расписание занятий на философском факультете.

В том семестре не было удобных для нее занятий, совпадавших по времени с пребыванием Белы в саду. Тогда Гори отправилась в библиотеку. Там она могла на час-другой сосредоточиться над книгой, отвлечься от всех своих забот, напрочь забыть о времени.

Она умела чувствовать время, но теперь стала учиться понимать его. Гори исписывала целые тетрадки своими вопросами и наблюдениями. Существует ли время независимо, в физическом, материальном мире, или оно существует лишь в нашем сознании? Только ли люди осознают время? Почему иной раз коротенькие мгновения кажутся нескончаемыми часами, а долгие годы пролетают как один день? Чувствуют ли время животные?

В древней индийской философии три времени — прошедшее, настоящее и будущее — считались существующими одновременно в Боге. Бог считался вечным и существовал вне времени, но время было персонифицировано в виде бога смерти.

Декарт в «Третьих размышлениях» утверждал, что Бог воссоздает тело в каждый следующий момент. Таким образом, время является формой поддержания жизни.

На земле время отмечалось солнцем и луной, чередование этих светил позволяло отличить день от ночи, что, в свою очередь, привело к изобретению часов и календарей. Настоящее представлялось даже не отрезком времени, а неким коротким мгновением, яркой вспышкой где-то посередине между жизнью и смертью. Неким текущим моментом, быстро ускользающим.

В одной из ее калькуттских тетрадок остались записи, сделанные рукой Удаяна, по поводу основных законов классической физики. Теория Ньютона о том, что время является абсолютной сущностью, неким потоком, самостоятельно текущим размеренным однообразным ходом. И замечания Эйнштейна о том, что время и пространство взаимно переплетены.

У него время описывалось применительно к частицам и скорости их движения. Как система взаимосвязи различных событий. Как реверсивная инвариантность, в которой не было фундаментального различия между взглядом вперед и назад и в которой движение частиц было определено точнейшим образом.

Будущее приходило, но оставляло ее живой. У Гори был дневник, но она никогда не записывала в нем свои впечатления и ощущения — только зарисовки и различные вычисления. С самого детства каждая новая, чистая еще страничка дневника наполняла ее ощущением чего-то грядущего и неизведанного. Это походило на подъем по лестнице в кромешной тьме. Никакой гарантии, что, например, наступит следующий декабрь.

Большинство людей верят в будущее, считают — там перед ними развернется предпочитаемая ими версия. Слепо основываясь на этом, они строят свои планы и заранее предвидят несуществующие пока события. На самом деле это просто срабатывает желание. Именно желание всегда дает миру такое понятие, как цель и направление. Не то, что имелось, а то, чего пока не имелось.

Древние греки не имели четкого представления о будущем. Для них будущее было категорией бесконечной и вечной. В учении Аристотеля говорилось, что человек не может с точностью сказать, будет ли завтра битва на море.

В предвкушении осуществления своих желаний, в неведении и в надежде — вот как жили в большинстве своем люди. Ее свекор со свекровью, например, ожидали, что Субхаш с Удаяном состарятся в доме, который для них выстроили родители. Они хотели, чтобы Субхаш вернулся в Толлиганг и женился на местной девушке. Удаян отдал свою жизнь за будущее, в надежде на хорошие изменения самого общества. Гори думала, что проживет замужем за Удаяном не каких-то два года, а всю свою жизнь. Субхаш здесь, в Род-Айленде, надеялся, что он, Гори и Бела станут настоящей семьей. Что Гори будет не только заботливой матерью Белы, но и настоящей женой ему.

Иногда понимание истории, какой ее видела Бела, казалось Гори даже удобным. Если рассуждать, как Бела, то Удаян мог считаться живым еще вчера, и Гори могла считаться его женой, хотя прошло уже пять лет после его гибели. Уже почти пять лет она была замужем за Субхашем.

То, что она видела с террасы в тот вечер, когда полиция схватила Удаяна, теперь был каким-то пробелом в ее памяти. Пространство защищало ее гораздо надежнее, чем время, — это огромное расстояние между Род-Айлендом и Толлигангом. Эта картина виделась ей словно бы издалека — через океаны и континенты. И те пережитые моменты как бы поблекли, становились все менее и менее видимыми, а потом и вовсе невидимыми. Но она знала — они есть. То, что хранится в памяти, отличается от наших воспоминаний, как сказал Огюстен.

С другой стороны, рождение Белы воспринималось Гори как вчерашний день. Тот летний вечер врезался в память яркой картиной. Ей вспоминался дождь на пути в больницу, лицо акушерки над ней, море за окном. Больничная сорочка, липнувшая к телу, игла шприца, вонзившаяся в руку. Казалось, будто все происходило только вчера. Будто только вчера она впервые взяла на руки Белу и посмотрела на нее. Будто только вчера эта тяжесть беременности внезапно исчезла, и ушла специфическая уродливость ее собственных телесных форм.

Днем она забирала Белу из садика — это всегда была только ее обязанность, никогда не Субхаша. Он сейчас занимался научной работой в лаборатории в Нью-Бедфорде, в пятидесяти милях езды отсюда. Уходил и возвращался в одно и то же время, и вся ответственность за Белу лежала в эти часы на Гори.

Она приходила в садик и находила Белу, уже одетую в курточку, сидящую перед узеньким шкафчиком в раздевалке. Он напоминал Гори вертикальный гробик. Бела не бросалась, как другие дети, в объятия Гори, спеша показать рисунки и дожидаясь от матери похвалы. Она степенно шла навстречу, спрашивала, что сегодня будет на обед, а иногда интересовалась, почему за ней не пришел Субхаш. Она никогда не рассказывала, как проходил день сегодня в группе.

Потом они с Белой возвращались домой. В подъезде Гори заглядывала в почтовый ящик под фамилией Митра.

В Калькутте имена на ящиках всегда были красиво написаны кисточкой, здесь же они были намалеваны наспех, а на некоторых дверцах и вовсе отсутствовали. Из ящика она доставала счета, квитанции и научные журналы, которые выписывал Субхаш.

Ей самой редко что приходило. Иногда только письмо от Манаша. Читать эти письма было даже как-то боязно — слишком много воспоминаний они навевали. Как Манаш с Удаяном занимались вместе в квартире ее дедушки и бабушки и как благодаря их дружбе она познакомилась с Удаяном. Те времена оставались в ее памяти и в ощущении от прикосновения к бумажному листку письма.