Как только Сантанджело и Раффи скрываются под водой, Григгс наклоняется и целует меня. Целует жадно, как будто уже лет сто мечтал это сделать и теперь никак не насытится, но через несколько секунд я открываю глаза и смотрю на него.

– Глаза надо закрывать, – слегка озадаченно говорит он.

– Лично мне ничего не надо, – отвечаю я, отодвигаясь от него и глядя на реку в ожидании возвращения Раффи и Сантанджело.

– У нас какая-то проблема?

– Нет никаких «нас».

– Серьезно? Потому что в прошлую субботу ты дала мне понять, что есть.

– С прошлой субботы прошло не меньше шести дней, и, скажем так, за это время ты дал мне понять, что я ошибалась.

– Вокруг нас постоянно вертится цирк имени Сантанджело и эта маленькая зараза, которая бегает, как пришитая, то ли за тобой, то ли за мной, а когда их нет, Казанова Кэссиди едва ли в рот тебе не заглядывает, или Раффи смотрит на меня этим взглядом, типа, «у нас тут девчачьи разговоры», – возмущается он. – Так что, если я не уделял тебе внимания…

– То есть ты открыто это признаешь. Что можешь просто на время выключить чувства.

– Да плевать, как скажешь. Мне уже ничего не нужно.

– Вот и прекрасно, потому что мне изначально это было не нужно!

Я чувствую себя на шоу Джерри Спрингера[10] и уже готова произнести слова «мой парень» с видом обиженной афроамериканки. Ничего не могу с собой поделать.

Сантанджело всплывает на поверхность, и мне становится стыдно, ведь я почти забыла о наших ныряльщиках. Он крутится на месте, высматривая Раффи, и я подхожу поближе к реке. Вскоре выныривает и Раффи.

– Нашли что-нибудь? – спрашиваю я, как будто действительно есть вероятность обнаружить что-нибудь ценное, просто потому что мы решили поискать.

– Нет, – вздыхает Сантанджело, выбираясь из воды. – Но там на дне горы затонувшего дерева, и под ним могло застрять что угодно.

Он принимается рассуждать о том, что для поисков лучше бы найти оборудование для дайвинга, но ни я, ни Григгс толком его не слушаем.

Сантанджело и Раффи высаживают нас на Джеллико-роуд. Я молча выхожу из машины и шагаю по обочине, но Григгс быстро меня догоняет.

– Да объясни же мне, что я такого сделал.

Я не останавливаюсь.

– Знаешь что? Ничего ты такого не сделал. Это я ошиблась. Вечно я поступаю, как дура. Везде вижу то, чего и в помине нет.

– Ты намекаешь, что прошлая неделя для меня ничего не значила.

Теперь я все же останавливаюсь, уставившись на него.

– Я не намекаю. Я констатирую факт. Все так же, как когда мы сбежали вместе. Ничего особенного, Григгс.

– Но ведь между нами действительно было что-то особенное. Зачем это отрицать?

– Нет, не было. Обычное совпадение. Мы ждали один тот же поезд с одной целью: увидеться с матерью, и, наверное, время, проведенное вместе, значило для меня больше, чем для тебя. Наверное, мне пора перестать думать, что все вокруг разделяют мои чувства.

Например, моя мать, хочется добавить мне. Или Ханна. Или ты.

– Я писал тебе письма целый год, а ты ни разу не ответила, – возражает он. – Я постоянно звонил тебе, но ты отказывалась подходить к телефону. Что из этого дало тебе понять, что мне все равно?

– Ну, ты же знаешь, как я это вижу, – отвечаю я. – Ты решил, что я обуза. Или тебе надоело. Прямо как ей. Иногда ей надоедало быть хорошей. Надоедало пытаться завязать. Надоедало быть моей матерью. И я хотела узнать, почему, но ты быстренько отключил все чувства и позвонил Бригадиру, чтобы он приехал за тобой, именно тогда, когда я была так близко к цели. Не могу поверить, что ты решил отказаться от встречи с родной матерью и братом, лишь бы не находиться лишнюю минуту в моем обществе.

Григгс качает головой, как будто не верит своим ушам.

– Да не звонил я Бригадиру! – не выдерживает он. – Я тогда его вообще не знал, и однажды, если тебе будет интересно, я, возможно, расскажу, почему позвонил в свою школу. А пока – да пожалуйста, продолжай жалеть себя и сравнивать всех на свете со своей матерью. Глядишь, заслужишь этим огромную популярность. – Он переходит дорогу, на прощание бросив на меня взгляд, исполненный такой враждебности, что мне становится дурно.

– Не будет никакого «однажды»! – кричу я. – Каникулы закончились, Григгс, и мы с тобой больше никогда не увидимся. Ни в ближайшие десять дней, ни когда-либо еще! Желаю тебе счастья!

Григгс снова переходит дорогу ко мне, и я отступаю на шаг – не потому что испугалась, а потому что он не оставил мне пространства. Григгса, который себя не контролирует, не остановишь. Таким я его видела только в поезде и тогда, в скаутском клубе. Я не раз видела, как он спокойно напрашивается на драку, ничему не удивляется и всегда ходит в своем собственном темпе под ритм жизни. Но вот таким я его не видела почти никогда.

– Осторожнее с желаниями, – тихо и угрожающе произносит он, – потому что я вот-вот сорвусь и скажу, чтобы ты убиралась из моей жизни.

Я молча смотрю на него.

– Чего ты от меня хочешь? – спрашивает Григгс.

Того же, чего хочу от каждого, кто появляется в моей жизни. Я хочу больше. Но я молчу, и мы оба не двигаемся с места.

– А что, если я скажу тебе, что солгал в тот день на платформе? – добавляет он через несколько секунд.

– Это сейчас ты лжешь, – гневно возражаю я. – Не пытайся отречься от того, что скучал по матери и брату и хотел их увидеть. Ты был вне себя от тоски. Я была там, не забывай!

Он качает головой.

– Я солгал.

– То есть я должна поверить, что ты весь такой суровый, потому что тебе никто не нужен? Этого ты добиваешься?

– Нет, это ты у нас любительница такого.

– Тогда перестань врать и признай, что ты оказался там, потому что скучал по родным.

– Я скучал по матери и брату каждый день, что проводил здесь. Но не в тот день.

В его глазах светится что-то пугающее, и мне хочется уйти. Не хочу больше ничего слышать, потому что знаю: что бы он сейчас ни сказал, его слова уничтожат часть меня.

– Я знал, кто ты, еще до того дня, – говорит он. – Один придурок показал мне тебя на улице, когда мы приехали сюда в первый раз, и сказал, что некто Отшельник прошептал что-то тебе на ухо, а потом вышиб себе мозги.

Это жестокие слова. Я еще никогда не слышала, чтобы это описывали подобным образом. Я на секунду зажимаю уши, но, когда зажимаешь уши, глаза закрываются сами, а когда я закрываю глаза, то вижу кровь, ошметки серого вещества и чувствую тошнотворный запах железа.