Физиономия Рамзи и без того красная от гнева теперь сделалась пурпурной. Но следовало отдать ему должное – он промолчал. И даже замер на несколько секунд, словно в растерянности.

Сесилия же распахнула дверь – она уже ничего не боялась – и громко проговорила:

– Можете удалиться, милорд!

Рамзи зашагал к выходу. Причем двигался с осторожностью человека, несшего бомбу, способную в любой момент взорваться. Остановившись в дверях, обернулся и проворчал:

– Послушай меня, женщина… – Его голос чуть подрагивал от сдерживаемых эмоций, но не срывался. – Ты и твоя клика – опухоль на теле общества, а я – хирург, который ее удалит. Ты считаешь себя умной, тогда бойся меня. И жди. Я все равно покончу с пороком. А если ты что‑либо задумаешь… Знай, я отныне и впредь всегда буду рядом, буду жарким дыханием, которое ты почувствуешь на затылке, буду холодом, веющим из тени. И как только я найду всего лишь намек на твою вину, запру тебя и выброшу ключ.

Сесилия стояла у дверей, глядя на судью со страхом… и восхищением.

Рамзи же сделал шаг в ее сторону и добавил:

– Вы узнаете на своей шкуре, мисс Тиг, что я – человек, не знающий сострадания.

С этими словами он развернулся и вышел.

– Я это уже знаю, – пробормотала себе под нос Сесилия, прислушиваясь к его удалявшимся шагам. – И считаю, что вам нечем гордиться.

Рамзи истекал потом. И кровью. И все же ненасытная жажда крови, бурлившая в жилах, не утихала.

Он дрался со всеми членами своего клуба, которые соглашались выступить против него. Шел на самые нелепые уступки, только бы заполучить противника. Позволял мужчинам, которые были лет на двадцать его моложе, использовать трости, в то время как сам дрался голыми руками. А почему нет? Сессия высокого суда начнется лишь через несколько недель, так что он не имел никаких оснований сдерживаться.

Ему до боли хотелось что‑то разбить. Разнести в щепки. Или кого‑то ударить. Он жаждал ощутить чужую плоть, в которую врезается его кулак. Кто‑нибудь должен был вбить в него немного разума, иначе он не мог почувствовать себя человеком.

И довольно скоро оказалось, что драться ему больше не с кем. Он победил всех.

Наконец кто‑то догадался – Рамзи уже не помнил, кто именно, – предложить ему в соперники его брата.

Рамзи решил, что должен испытывать благодарность к человеку, которому пришла в голову эта идея. Или наоборот, его следовало вывести из клуба в темную аллею и пристрелить. Сессия высокого суда все равно еще не началась.

Редмейн был практически равен ему по физической силе. Рамзи был тяжелее брата, но Редмейн – более вынослив, поскольку забирался на самые высокие в мире горы, перебирался через самые широкие реки и вообще умел выживать там, где далеко не каждый смог бы просуществовать хотя бы сутки.

Иными словами, Редмейн был самым сильным человеком из всех, кого знал Рамзи. Кроме него самого, разумеется. Однако сила герцога сочеталась с ловкостью и быстротой ягуара.

Поэтому Рамзи решил, что не станет огорчаться, если брат победит.

Он нанес сильнейший хук справа, однако Редмейн с легкостью уклонился от удара и незамедлительно ответил апперкотом, который на несколько секунд вышиб из Рамзи дух.

Но ему почти сразу удалось погасить огоньки торжества, вспыхнувшего в глазах брата, – он нанес молниеносный прямой удар слева.

Редмейн сплюнул на пол кровь и сдвинулся влево, одновременно утирая костяшками пальцев кровоточащую губу. Перепрыгивая с ноги на ногу, он легко играл мышцами.

Если разобраться, им следовало бы заниматься этим чаще.

– Женитьба сделала тебя слабаком, братишка, – заявил Рамзи и тряхнул руками, чтобы расслабить мускулы. Он чувствовал себя как никогда сильным, настоящим шотландским дикарем.

– А ты с возрастом сделался медлительным, – не остался в долгу Редмейн.

И тут же последовала быстрая атака; первый удар скользнул по челюсти судьи, а второй прошел мимо, поскольку Рамзи в мгновение ока отскочил в сторону и нанес сокрушительный удар по ребрам герцога.

– Так что ты там сказал? – усмехнулся Рамзи.

Редмейн закашлялся, но очень быстро оправился.

– С кем ты воюешь, чудак? – спросил вдруг Редмейн. – С одной из Рыжих проказниц или с самим собой?

– Не смей называть меня чудаком на людях! – прорычал Рамзи, нанося сильнейший удар по корпусу противника, но тут же получил ответный удар в челюсть такой силы, что даже в ушах зазвенело.

– Где ты видишь людей? – усмехнулся герцог. В помещении действительно никого больше не было.

В столь поздний час клуб, вероятно, уже давно бы закрылся, не будь в нем Редмейна и Рамзи, энергично мутузивших друг друга. Старшие члены клуба разошлись по домам спать, а молодые отправились на поиски ночных приключений (но теперь им придется постараться, чтобы найти упомянутые приключения, поскольку игорный дом Генриетты был закрыт).

– Не имею ни малейшего желания обсуждать Леди в красном, – проворчал Рамзи.

– Кажется, я о ней и не говорил, – ответил Редмейн, едва заметно улыбнувшись.

– Не смей говорить со мной свысока! – взорвался Рамзи. Он сделал стремительный выпад, однако промахнулся.

– И не думал. Я не говорю с тобой свысока, а обвиняю. – Глаза Редмейна сверкали той же холодной синевой, которую Рамзи каждый день видел в зеркале. Эта синева напоминала ему об их общей бессердечной матери.

– С какой стати такой жизнелюбивый мерзавец, как ты, вдруг решил меня обвинять? – удивился Рамзи – и в тот же миг получил сильный удар в челюсть.

Его зубы впились в губу, а во рту появился металлический привкус крови, что безмерно возмутило и оскорбило его. Рамзи сплюнул кровь на пол, а Редмейн нанес брату еще один весьма чувствительный удар, который сопроводил словами:

– Сегодня Сесилия Тиг была пострадавшей, а ты говорил с ней как с преступницей.

Да‑да, вот она! Вот она, причина, по которой он пожелал себя наказать. Вот она правда, которую он желал забыть, заменив праведным гневом.

Эта женщина преследовала его. Нет, она овладела им… словно дьяволица, которую невозможно изгнать. Вид слез, оставлявших дорожки на грязи, покрывавшей ее лицо, преследовал его всякий раз, когда он закрывал глаза. Ее слова засели у него в голове, создавая в мозгу торнадо сомнений, и они угрожали уничтожить все то, во что он безоговорочно верил долгие годы.

Почему?

Потому что хотел ее? Да, он желает ее так, как никогда ничего не желал. Так слепой жаждет увидеть свет, а голодающий – получить хлеба.

Она – словно пламя, горевшее вдалеке в той холодной пустыне, где он родился. И это пламя искушало, манило, предлагало окунуться в его тепло…