На следующий день, 8 сентября, Черчилль посетил больше всего пострадавшую часть города, бедный и перенаселенный лондонский Ист-Энд, где все еще горели разбомбленные здания. Он разрыдался у бомбоубежища, накрытого прямым попаданием. Глядя на него, старуха сказала: «Видите, ему, правда, не все равно, он плачет»[506].

После недели непрерывных ударов Черчилль отправился в штаб-квартиру 11-й истребительной авиационной группы, отвечавшей за безопасность неба над Лондоном и юго-восточной Англией. Это не было спонтанным решением – разведка, основываясь на радиоперехватах, доложила, что почти все немецкие бомбардировщики, базировавшиеся во Франции, должны были в тот день лететь на Лондон, Черчилль уже бывал здесь этим летом и знал, что командный пост 11-й группы – лучшая точка для наблюдения. Всего две недели назад над ним произошел воздушный бой.

В день визита Черчилля, 15 сентября[507], состоится одно из самых яростных авиационных сражений за всю кампанию. Впоследствии Черчилль будет вспоминать этот день как «кульминационный момент»[508] битвы за Британию. Было воскресное утро. В штаб-квартире 11-й группы, расположенной на западной окраине Лондона, он спустился в бункер глубиной около 15 м, где находился командный пункт, и увидел там, как вице-маршал авиации Кит Парк, расхаживая по помещению, отдавал приказы и отправлял эскадрильи в бой. На гигантском, во всю стену, табло отмечалось местоположение каждой из 35 эскадрилий. О состоянии каждого подразделения сообщали лампочки: одни в состоянии готовности, другие в воздухе, третьи заметили противника, наконец, выше всех, отмеченные красными лампочками, – те, что вступили в бой.

Одна красная лампочка загоралась за другой. Скоро Парк бросил в бой все имеющиеся у него самолеты. Это означало, что вскоре все эскадрильи начнут садиться для дозаправки. Это будет очень опасный момент, поскольку немцы могут разбомбить кучно стоящие на земле самолеты. Парк связался со своим командиром и попросил разрешения поднять в воздух три эскадрильи, остававшиеся в резерве. Почти две сотни немецких боевых самолетов находились в небе над юго-восточной Англией.

Черчилль, не в силах больше сдерживаться, спросил Парка: «Сколько еще истребителей у вас остается?» «Нисколько, – ответил Парк. – Я ввожу в бой последние». Позже Парк запишет, что при этих словах Черчилль выглядел «смертельно серьезным». Так оно и было, поскольку он понимал, как признался позже, что «неравенство сил был огромным, наши возможности малыми, ставки бесконечно высокими»[509]. В течение пятидесяти минут у Британии не было ни одного не участвовавшего в бою истребителя[510]. Всего за четыре месяца до этого Черчилль содрогнулся, услышав от лидеров Франции признание в отсутствии у них резервов. Их поражение не заставило себя ждать. Пока шла Битва за Британию, он размышлял: «На какой тонкой нити может висеть самое важное»[511]. Он наблюдал, как волосок, на котором висела Британия, натянулся, грозя в любой момент лопнуть.

Однако британцы, в отличие от французов, устояли. «Спитфайрам» и «Харрикейнам» нужно было дозаправиться, однако и самолетам немцев тоже, но тем для этого нужно было лететь гораздо дальше. Поэтому следующая волна налета не дошла до Англии, и британские истребители не были захвачены врасплох на земле. Тем не менее в тот день были сброшены тысячи немецких бомб[512], в том числе две, попавшие в Букингемский дворец, вероятно по ошибке. Королевские ВВС потеряли 28 самолетов за день боев[513], но сбили 56 немецких машин – два к одному, впечатляющее соотношение.

Когда Черчилль вышел из бункера, прозвучал сигнал отбоя. Он вернулся в официальную загородную резиденцию премьер-министра Чекерс, сразу пошел в свою комнату, лег и проспал около четырех часов. Эта долгая «отключка» была так необычна для него, что уведомили его врача Чарльза Уилсона. На следующее утро Уилсон спросил Черчилля, был ли он «без сил», когда покидал бункер. «Он не ответил, и тогда я спросил, как справился с таким давлением Парк, – вспоминал Уилсон. – Он озадаченно посмотрел на меня; он явно не думал об этом. Судьба отдельных людей больше не имела значения. Наверное, если несешь такой груз ответственности, как у него, то начинаешь так мыслить».

Одним из зданий, пострадавших при немецких бомбардировках в середине сентября, стал роскошный особняк симпатизирующего нацистам лорда Лондондерри на Парк-лейн. Полковник Рэймонд Ли, американский военный атташе, прошел несколько кварталов от американского посольства полюбоваться видом. Он записал в дневнике: «Бомба упала прямо напротив, снесла стену, зарылась в землю, проделав глубокую яму, и не оставила поблизости ни одного целого оконного стекла. Остается гадать, что этот чурбан Лондондерри теперь думает о своих друзьях Гитлере, Риббентропе и Геринге, с которыми еще недавно был так близок»[514]. Сегодня на этом месте стоит большое здание отеля «Хилтон».

* * *

После войны Черчилль скажет друзьям, что, если бы он мог вновь прожить один год своей жизни, это был бы 1940 год[515]. Даже при ретроспективной оценке поражает подъем его духа – и энергия. Когда страх вторжения немцев достиг максимума, «премьер-министр был очень приятным в общении и, как всегда, очень бодрил и веселил»[516], как отметил в своем дневнике генерал сэр Алан Брук, который станет главным военным советником премьер-министра. Отвечая за судьбу своей страны и даже всей западной цивилизации, Черчилль сумел сохранить немалую эксцентричность. В тяжелейшие моменты начала войны, когда Соединенные Штаты еще не вступили в нее и английские города ежедневно пылали от разрывов немецких бомб, а Германия распространила боевые действия на пшеничные поля Украины и нефтяные северного Ирака, Черчилль отвлекался сам и развлекал гостей, ставя пластинки («военные марши, вальсы и самого вульгарного пошиба песни под духовой оркестр»[517], прокомментировал его самодовольный советник Колвилл), выполняя строевые приемы с охотничьей винтовкой и возясь с домашними животными. «Размышляя над этими вопросами [неудачи на Ближнем Востоке и сомнительная компетентность британских генералов], он продолжал непрерывный разговор с кошкой, очищая ей глаза своей салфеткой, предлагая ей баранину и выражая сожаление, что в военное время она не может получить сливки». Он выходил в сад в пурпурном домашнем халате и серой фетровой шляпе, чтобы проведать золотую рыбку. Он играл с собакой своей дочери, «очень симпатичным пуделем». По пути на одно совещание в верхах читал роман о Горацио Хорнблоуэре[518], во время поездки на другое посвятил целый день «Финеасу Финну», великому роману Троллопа о парламентских амбициях. Выздоравливая после пневмонии, Черчилль наконец прочел (или ему прочли) «Гордость и предубеждение» Джейн Остин.