Следя за битвой за Британию и последовавшим за ней «Блицем», Джордж Оруэлл не допускал мысли, что люфтваффе удастся вынудить Британию капитулировать. «Кажется невероятным, что воздушными налетами можно выиграть большую войну» – писал он[554]. Для самого Оруэлла война складывалась во многих отношениях не слишком удачно. «Меня не хотят брать в армию, по крайней мере, сейчас, из-за моих легких», – жаловался он другу[555]. Неудивительно: по результатам медосмотра 1938 г.,[556] при росте 187,5 см Оруэлл весил всего 72 кг, а рентгеновский снимок показал затемнения в легких. Несмотря на это и на ранение в шею, он по-прежнему много курил, причем крепкие самокрутки. Ему опять не повезло при попытке устроиться в отдел связей с общественностью министерства авиации[557]. Его жена между тем работала в правительственной службе цензуры.

Будь у Оруэлла более крепкое здоровье, он, вероятно, стал бы великим военным корреспондентом, «британским Эрни Пайлом»[558], но лучше чувствующим боевые действия и стремящимся рассказывать о войне голые факты, не смягчая их, как иногда делал Пайл.

Он считал, что может и должен больше помогать фронту, но не знал, как это сделать. «Ужасно чувствовать себя бесполезным и в то же время видеть недоумков и профашистов на важных должностях», – сетовал он другу[559]. Одним из свидетельств его разочарования является то, что однажды он ходил по Лондону и срывал просоветские плакаты. «В нормальные времена, – признался он своему дневнику, – не в моем характере писать на стенах или портить написанное другими»[560].

Существенно то, что война на несколько лет отбила у Оруэлла желание писать беллетристику. Последний слабый роман «Глотнуть воздуха» вышел в 1939 г., «Скотный двор», начатый в конце 1943 г., появился лишь с окончанием войны в Европе в 1945 г. Однако, как и в Черчилля, война вдохнула в Оруэлла новые силы. За один лишь 1940 г. он написал больше сотни статей, эссе и обзоров[561]. В одной статье он разнес У. Х. Одена за строчку из стихотворения «Испания», где говорилось о «сознательном принятии вины в необходимом убийстве». Его возмутили последние слова. «Безнравственность такого рода, как у мистера Одена, доступна лишь людям, которые в момент нажатия на спусковой крючок всегда оказываются где-нибудь в другом месте, – писал он. – Очень многие рассуждения левых напоминают игру с огнем людей, даже не подозревающих, что огонь жжет»[562]. Оруэлл почти наверняка знал, что в 1939 г. Оден отбыл в Америку.

17 апреля 1940 г. Оруэлл нашел время написать информативную и в то же время «теплую» автобиографию для американского издания «Писатели XX века».

Через несколько недель Оруэлл покинул коттедж и переехал в Лондон, чтобы быть рядом с женой. В июне вступил в отряд Территориальной самообороны – ополчение, призванное оборонять родную землю в случае немецкого вторжения. Он быстро стал сержантом роты С 5-го Лондонского батальона. Его обескуражили поучения офицера, что напирать на тактику им незачем, поскольку в случае вторжения «нашим делом, сказал он, будет погибнуть на посту»[564]. Оруэлл записал в дневнике, что не впечатлен командирами самообороны: «Эти мерзкие туши, столь очевидно тупые и маразматичные, растерявшие все, кроме чисто физической отваги, всего лишь убоги и не вызывали бы ничего, кроме жалости, если бы не висели у нас на шее мельничными жерновами». Лекции, которые он читал ополченцам, носили более практический характер. Ручные гранаты, сообщил он, «легче бросать в лестничный проем сверху вниз, чем снизу вверх»[565], а пули имеют обыкновение рикошетить от стен.

Как многие в середине 1940 г., Оруэлл считал «практически неизбежным вторжение в Англию в ближайшие дни или недели»[566]. В отличие от многих, он, как и Черчилль, наслаждался этим временем. Его друг Сайрил Коннолли заметил: «Он чувствует себя совершенно как дома в условиях во время «Блица», среди бомб, храбрости, развалин, дефицита, бездомности, признаков революционных настроений»[567]. То же самое испытывала его жена. Когда начинали выть сирены воздушной тревоги, она гасила свет в их квартире и шла к окну наблюдать за происходящим[568]. Оруэлл всегда обожал наблюдать, а теперь можно было увидеть и осмыслить много нового и непривычного. Он записал в дневнике, что не видел воронок от бомб глубже 3,6 м[569], что навело его на мысль, что немецкие бомбы довольно маленькие, вероятно, вроде 15-сантиметровых снарядов, которыми они пользовались в Испании. В бомбоубежище он слышал брюзжание на тему «сиденья жесткие, а ночь такая долгая, но никаких пораженческих разговоров»[570].