Хопкинсу не понадобилось много времени, чтобы восстановить силы после путешествия. На следующий день его препроводили на ланч с Черчиллем. «Появился круглый, улыбающийся, краснолицый господин, протягивая пухлую руку для твердого, однако, рукопожатия, и приветствовал меня в Англии, – сообщал Хопкинс президенту. Он писал свои послания, пользуясь писчими принадлежностями отеля «Кларидж» и отправляя их в Белый дом с курьером. – Общее впечатление: короткий черный пиджак, брюки в полоску, умный взгляд и вкрадчивый голос»[543].

За супом, холодной говядиной и салатом Хопкинс откровенно сказал премьер-министру, что в Соединенных Штатах не вполне доверяют британцам, включая Черчилля. «Я сказал ему, что в некоторых кругах полагают, что он, Черчилль, не любит Америку, американцев и Рузвельта, – отчитался Хопкинс президенту. – Это подвигло его на едкие, но довольно принужденные нападки на посла Кеннеди, которого он считает виноватым в таком впечатлении».

Черчилль ответил Хопкинсу тем, что, по его мнению, американцы хотели услышать, расписав прелести пасторальной Англии.

Это было классическое черчиллевское плетение словес.

Хопкинс, искушенный политический деятель, видел, когда ему скармливают наживку. Когда Черчилль спросил, как отнесся бы президент к его рассуждениям, Хопкинс процедил в духе Джона Уэйна из вестерна 1930-х гг.: «Ну, мистер премьер-министр, думаю, президент не дал бы и цента за всю эту туфту. Видите ли, для нас важно только, чтобы с этим сукиным сыном Гитлером было покончено». Черчилль громко рассмеялся. Это был самый подходящий ответ, отвечавший его собственным задушевным чувствам и надеждам.

Кончилось тем, что они проговорили несколько часов. Хопкинс доложил президенту, что ушел со встречи, убежденный в ложности сообщения о нелюбви Черчилля к американцам и Рузвельту. «Это просто чушь», – писал он[545]. Неизвестно, что он сказал Рузвельту о пристрастии Черчилля к выпивке, но характеристика «ясный взгляд» в его описании, возможно, косвенно отвечает на этот вопрос.

Британцы, за исключением Черчилля, относились к американцам, скорее, покровительственно. Типичный отзыв принадлежит сэру Александру Кадогану, дипломату высокого ранга в Министерстве иностранных дел, который после встречи с Хопкинсом записал в дневнике: «Выглядит простым и славным»[546]. В корне ошибочная характеристика, причем данная человеком, профессия которого требует умения оценивать официальных иностранных гостей!

Следующие два года Хопкинс будет оставаться главным связующим звеном между Черчиллем и Рузвельтом, фактически негласным министром иностранных дел при президенте. Во время первой поездки в Британию он пробыл там почти месяц, вдвое дольше, чем планировалось, и провел с Черчиллем двенадцать вечеров. Под конец визита Хопкинс обедал с Черчиллем и его ближайшим окружением в ресторане гостиницы Station Hotel в Глазго.

За обедом Хопкинс встал и сказал: «Я полагаю, вы хотите знать, что я собираюсь сообщить президенту Рузвельту по возвращении»[547]. Действительно, присутствующие очень этого хотели. Хопкинс сказал, что дальнейший курс англо-американских отношений он предложит президенту с помощью Библии, и почти шепотом процитировал «Книгу Руфи» (1:16): «…куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом» (опустив следующий стих, «и где ты умрешь, там и я умру»). Черчилль ответил слезами благодарности.

Примерно в это время американцы твердо решили держаться стратегии «сначала Европа»[548]: если Соединенные Штаты вступят в войну, то главным врагом будет Германия, а не Япония, и большинство ресурсов должно будет направляться через Атлантику. Для Черчилля это было, вероятно, самое важное решение американцев во Второй мировой войне.

Сойдя в Нью-Йорке с самолета компании Pan Am, Хопкинс заявил репортерам: «Могу сказать одно: я не думаю, что Гитлер сможет одолеть этих людей»[549]. Он во многом устранил ущерб, который нанес англо-американским отношениям посол Кеннеди.

Тем не менее манипулирование продолжалось. В феврале 1941 г. Черчилль заверил американцев, будто от них требуются лишь ресурсы: оружие, танки, самолеты, корабли, еда, топливо и деньги[550]. Его знаменитое обращение к американцам «Дайте нам инструменты, и мы сделаем дело» вызывало симпатии– в этих словах была готовность к труду, скромность и кажущаяся простота.

Однако эта искусная риторика была лукавством. «Как бравировал Черчилль во время выступления!» – записал в дневнике американский военный атташе Рэймонд Ли, к тому времени бригадный генерал[551] и один из самых пробритански настроенных сотрудников американского посольства на тот момент. Историк Ричард Той пришел к выводу, что Черчилль почти наверняка знал: чтобы закончить войну, потребуются не только богатства Америки, но и ее люди[552]. Британская объединенная группа планирования в июне 1941 г. пришла к заключению: «Активные военные действия Соединенных Штатов будут иметь принципиальное значение для успешного ведения и завершения войны»[553]. Иными словами, для достижения цели Черчиллю нужны были не только инструменты, ему был нужен весь человеческий и промышленный потенциал Соединенных Штатов, – и он это знал. Но не мог сказать.