Он уже понял, что от раненых не наберешься сил. Вся их энергия мобилизована на то, чтобы задержать, спасти собственную истекающую жизнь, и никому другому ничего не оставалось.

Да, приходилось рассчитывать только на себя!

Ромашов, твердо решивший во что бы то ни стало добраться до полкового медпункта, полз и полз по тропинке.

Очень болели колени. Плечо, чудилось, ныло и стонало человеческим голосом, Ромашов даже слышал этот голос! На самом деле это он сам выл и стонал чуть ли не при каждом движении, однако не отдавал себе в этом отчета.

Стало жарко. Потом бросило в леденящую дрожь.

Ползи, ползи!

Кустарник, канава…

И вдруг в небе загудели самолеты – прошли тяжелым строем, рассыпались над лесом.

Бомбардировщики! Они шли как раз туда, где находился медпункт и другие армейские части. Но что, если кому-то из летчиков придет в голову сбросить бомбу еще и здесь?

Ромашов скатился в канаву, затих. Через несколько минут рядом свалился еще какой-то солдат, громко застонав: наверное, тоже раненый, да еще зашибся при падении.

Лежали молча, не глядя друг на друга, оглушенные грохотом не столь далекой бомбежки. Ромашов вяло думал, что если медпункт окажется разбомблен и ему некому будет оказать помощь, он погибнет. Но сейчас все его силы были направлены на то, чтобы не уснуть. Тогда смерть, потому что проснуться не хватит сил…

Не сразу он осознал, что грохот разрывов утих, бомбежка кончилась. Можно ползти дальше.

Ромашов осмотрелся, выбирая более пологое место, где проще будет вылезти из канавы, и наткнулся на взгляд того, другого человека, своего нечаянного соседа.

Очень усталые черные глаза под тяжело нависшими, как бы сонными веками, небритое лицо с мягким подбородком и глубокими бороздами, идущими от крыльев носа…

– Куда ранен? – спросил этот человек равнодушно. У него были коротко остриженные черные волосы, беспорядочно испещренные седыми прядями. Голос звучал сипло, устало.

– Нога, правое плечо, – с трудом выдавил Ромашов.

– Я тоже в правое плечо! – В голосе незнакомца почему-то прозвучала радостная нотка, словно ему стало легче оттого, что нашел товарища по несчастью.

Странно, однако Ромашову тоже стало легче.

– Сзади ударило? – последовал осторожный вопрос.

– Ну да.

– Неужели задумал драпануть с поля боя? – хихикнул незнакомец, заметно оживляясь.

– Нет… сначала ранило в ногу, повернулся, чтобы окликнуть санитаров, вот и получил, – объяснил Ромашов.

– Может, поверят тебе особисты[44], – сказал незнакомец. – А может, и нет.

– А тебя, значит, в грудь шибануло?

– Конечно! – заявил незнакомец, однако Ромашов понял, что задал редкостно глупый вопрос: шинель на груди осталась целой, спереди на ней не было ни крови, ни пулевого отверстия, и не стоило труда догадаться, что этот человек откровенно врет. Он получил ранение в спину, но не сквозное, как Ромашов, – пуля осталась в теле. Повезло: крови теряет меньше. Однако, если приклеится какой-нибудь дотошный особист, который твердо усвоил, что получить ранение в спину можно только при бегстве с поля боя, он может до многого докопаться – и крепко испортить жизнь этому человеку.

Ромашов в этом совершенно не сомневался, поскольку сам был в свое время в некотором роде особистом и обладал немалым умением портить людям жизнь – причем как за дело, так и без дела.

Незнакомец, похоже, понял, о чем думает его сосед по канаве, и в черных глазах плеснулось было беспокойство, но тут же он слабо ухмыльнулся, и Ромашов вдруг совершенно точно оценил натуру этого человека: он был беспечен, ибо принадлежал к числу тех, кто живет надеждой только на «авось», и если эта надежда оправдывается хотя бы один раз из десяти, счастливый случай только укрепляет его веру в собственную удачливость, помогая забыть остальные девять раз, когда ему не повезло.

– Да ладно, – махнул рукой незнакомец. – Сейчас главное – это добраться до медпункта, а там Бог не выдаст – свинья не съест. Пойду, только сначала немного сил наберусь.

Он сунул руку под борт шинели, пошарил там и извлек горбушку хлеба.

У Ромашова так закружилась голова, что он принужден был лечь и закрыть глаза, однако все равно видел эту горбушку и чувствовал ее дразнящий запах… Как же неистово захотелось есть!

Тяжело сглотнул, давясь слюной.

– Эй ты! – услышал он голос. – Возьми, поешь.

Ромашов открыл глаза – и не поверил им, увидев протянутую к нему чужую грязную руку, сжимавшую кусок хлеба. Эта горбушка была еще не надкушенной, она источала аромат, сладостней которого он не обонял никогда в жизни…

Не говоря ни слова, Ромашов схватил хлеб и вцепился в него зубами.

– Ты неправильно ешь, – сердито сказал сосед. – Чего рвешь, как пес кусок мяса? Ты сначала выгрызи весь мякиш, а потом берись за саму корку. Только жуй помедленней. Честное слово, покажется, что горбушки у тебя две, а не одна.

Ромашову показалось, что он уже знал эту премудрость раньше. Ну конечно, знал… Тогда, в 1918 году, после разгрома «гнезда оккультистов-контрреволюционеров» в Сокольниках (так это называлось в газетах), Артемьев отправил его в детский дом. Гроза лежал в госпитале под охраной, Лиза находилась в психиатрической лечебнице, а Ромашов жил в детском доме, тоже под охраной. Там было люто голодно, особенно по сравнению с привольной жизнью в доме Трапезникова, и там Ромашова научили правильно есть горбушки. Сначала выгрызть мякиш и только потом браться за корку. Другое дело, что горбушки за весь месяц попались ему только раза два или три: за них дрались, как за сокровища, били друг друга смертным боем. Через месяц Ромашов возненавидел детдом, ударил своего охранника по голове, оглушил, сбежал – и пришел к Артемьеву с требованием взять его в ЧК на работу, позволить ему быть не учеником, а мастером, как ему было обещано раньше и чем Артемьев его, собственно, и подкупил в свое время. Это должно было вознаградить Пейвэ Меца за то, что именно он, а не кто-то другой помогал Артемьеву спасти Ленина 30 августа 1918 года на заводе Михельсона, а на другой день принял участие в уничтожении пресловутого «гнезда оккультистов-контрреволюционеров».

Это было его родное гнездо, его дом родной, а Пейвэ Мец, Ромашов, его уничтожил. И теперь ждал за это награды!