– Иду, – прошелестел Ромашов.

И они пошли.

Через несколько нетвердых, почти мучительных шагов Андреянов снова спросил:

– Как твоя фамилия? Как зовут?

– Ромашов. Павел… То есть Петр.

– Так Павел или Петр? – слабо хохотнул Андреянов.

Ромашов был слишком занят тем, чтобы «шевелить сапогами» и при этом не падать, поэтому не ответил.

– Да и правда что, – покладисто пробормотал его спутник. – Какая, к шутам, разница? Тот святой и этот святой. Ты сам-то хоть не святой?

Говорить у Ромашова не было сил, головой качнуть боялся, чтобы не упасть даже от такого легкого, неверного движения. Промолчал.

– Молчание – знак согласия, – сказал Андреянов.

Ромашов снова промолчал. Спорить не было сил, да и с чем было спорить-то?..

Из записок Грозы

Поездка Артемьева в Саров и его необъяснимое, слишком долгое отсутствие (обратно он возвращался через Нижний Новгород, потому что прежняя дорога была отрезана антоновцами; в Нижнем заболел и вынужден был оставаться там, пока не смог продолжить путь) привели к тому, что он был смещен с должности начальника Спецотдела и 28 января 1921 года заменен Глебом Ивановичем Бокием.

Тогда наркомом внутренних дел был Дзержинский – сохраняя при этом пост председателя ВЧК. Старый друг Артемьева, он однако не мог поступить против своих принципов, главнейшим из которых была жесточайшая дисциплина. На Дзержинского имели колоссальное влияние Бехтерев и Барченко, которых поддерживал Яков Блюмкин, бывший эсер, известный как убийца немецкого посла Мирбаха, вскоре ставший одним из ведущих сотрудников иностранного отдела ВЧК… Все трое были друзьями Глеба Ивановича Бокия и считали его личностью незаурядной.

Впрочем, Артемьев оставался фактическим руководителем всех тех направлений деятельности Спецотдела, которым он положил начало. Бокий был не менее хваток, чем Артемьев, обладал множеством интересных идей, которые великолепно умел внушить властям (это подтверждают те деньги, что он вымогал на те или иные проекты Барченко: стоимость каждого доходила до ста тысяч рублей!), однако сотрудники отдела по-прежнему предпочитали подчиняться Артемьеву. Его магическая власть над ними еще действовала, хотя он постепенно утрачивал свою силу манипулировать людьми. Как я понимаю теперь, прочитав его заметки, он слишком израсходовал себя там, в Сарове. А возможно, тот, кто некогда наделил его оккультным даром, сам Саровский Святой, счел, что Виктор Артемьев свою миссию исполнил, а значит, магический талант ему больше не нужен.

Так или иначе, Артемьев слабел, а Бокий входил в силу – причем отнюдь не мистическую, хотя очень старался производить на людей впечатление истинного оккультиста и даже колдуна. Надо отдать ему должное – он был хорошо образован и имел ум, доступный для множества самых необыкновенных идей. При этом у него, как и у Артемьева, совершенно отсутствовали сдерживающие моральные факторы. Однако если Артемьев по воле провидения изменился, то Бокий остается пока что прежним. Чтобы обеспечить если не преданность мою, то покорность, он пошел еще дальше Артемьева. До такого изуверства не додумался даже наш с Лизой старинный враг и убийца ее отца! Мне придется достаточно подробно рассказать об этом, чтобы объяснить, почему даже после смерти Артемьева (а значит, и разрушения всех внушенных им уз) мы с Лизой вынуждены были оставаться привязанными к Спецотделу жизнью и смертью.

Когда в 1921 году Бокий сменил Артемьева на посту председателя Спецотдела, то однажды в доверительной беседе рассказал мне, как в сентябре 1918 года, после покушения на Ленина, на заседании президиума Петроградской ЧК, он крепко поспорил с Зиновьевым[46], который потребовал немедленно вооружить всех петроградских рабочих и предоставить им право самосуда: расправу над «контрой» прямо на улицах, без суда и следствия. Бокий воспротивился, заявив, что это станет началом настоящего бесчинства. Ему удалось остановить Зиновьева, однако тот стал интриговать, выживая Глеба Ивановича из Петрограда, вот его и перевели в Москву.

Но вскоре я узнал, что все было совершенно наоборот! Когда петроградские рабочие призвали в ответ на убийства Урицкого, Володарского и покушение на Ленина начать «красный террор», Зиновьев отказался. Это стало известно Ленину, который резко критиковал Зиновьева за мягкотелость и обошелся без его одобрения.

Я никак не мог понять, зачем Бокию понадобилось так откровенно лгать, причем именно мне. Потом понял, что тот просто хотел расположить меня к себе, зная мою почти нескрываемую антипатию к большевикам. Впрочем, подобные «благородные байки» он придумывал для каждого из наших сотрудников. Ему очень хотелось заслужить наше полное доверие и стать совершенно своим в Спецотделе. Однако при всем при том мы как личности, как живые люди его не интересовали. Во мне он видел только незаурядного боевика, метателя огня – как называл меня Артемьев. Бокий же с иронией именовал меня иногда Сифонофором[47] – он никогда не упускал случая продемонстрировать свою образованность! Но более всего он был обуреваем жаждой продемонстрировать свои оккультные способности. Однако если Артемьев был воистину могучим магом, то способности Бокия оказались ничтожны. Зато он великолепно умел обращать себе на пользу открытия и таланты других людей, умел морочить головы своим мнимым могуществом.

Знаменитый Бехтерев чрезвычайно интересовался телепатией и тем, что ее порождает. В 1920 году его Институт мозга командировал Барченко в Лапландию, в район Ловозера, чтобы исследовать так называемое мерячение. Это загадочное заболевание напоминало массовый психоз, который обычно возникал во время шаманских обрядов. Люди впадали в коллективный транс, повторяли движения шамана, безоговорочно подчинялись ему. Барченко взял с собой Ромашова, однако тот мог послужить ему только переводчиком: свои способности к телепатии, которые раньше были незаурядными, он утратил в ту же ночь, когда погиб Трапезников. Я уверен, что это была расплата за предательство…

Но сейчас речь о другом. Бокий захотел приложить руку к разработкам Артемьева по овладению массовым сознанием и намерен был использовать опыт мерячения, о котором ему рассказал Барченко. Бокий находил в нем сходство с радениями хлыстов и скопцов[48], уверяя, что коммунистам здесь есть что перенять.