этого не произошло, так как корпуса Мортье, Мармона и Бертрана вместе с большинством пушек застряли в ущелье, где накануне легкая кавалерия встретила гусар Отта, но Вреде упустил возможность провести контратаку, чтобы загнать французов обратно в лес. Вместо этого Наполеон устроил нечто вроде Лоди или Арколы: подвел гвардейскую артиллерию, которой командовал генерал Друо*, и, как только артиллеристы установили пятнадцать пушек на позиции, открыл яростный огонь, наращивая его мощь по мере прибытия новых пушек. Пороховой дым продолжал скрывать слабость французских линий, но, когда внезапный порыв ветра отогнал дым и взору баварцев открылись кивера гвардии, их ряды поколебались. С имперской гвардией не осмеливалась встретиться пехота ни одного континентального государства, даже когда французы отступали. В попытке исправить ситуацию Вреде бросил в атаку на пушки всю имеющуюся кавалерию, и через мгновение французских артиллеристов захлестнул поток конницы.

В этот момент Вреде, должно быть, полагал, что бой выигран и ему выпала честь захватить Наполеона или, по крайней мере, отшвырнуть его на штыки лейпцигских победителей. Ситуацию спас один человек, а именно — генерал гвардии Друо.

В Великой армии было немало эксцентричных фигур. Мюрат мчался в бой в розовых лосинах, размахивая золотым жезлом. Ланн во время коронации Наполеона «успокаивал совесть», ругаясь в течение всей церемонии. Кафарелли отправился на войну с деревянной ногой. Бертье молился перед алтарем, сооруженным в честь его любовницы, прекрасной мадам Висконти. Друо был иным. Его отличала глубокая религиозность. Нередко видели, как во время затишья на батарее он читает свою карманную Библию. Ему бы следовало находиться в рядах воинства Кромвеля, а не среди закаленных профессионалов Великой армии. Победой под Ханау французы обязаны ему. При бешеном натиске вражеской кавалерии он обнажил палаш, собрал канониров и отражал все попытки захватить или заклепать его пушки. Это сопротивление дало Наполеону время организовать контратаку. Все верховые, нашедшиеся в центре французских позиций, — мамлюки, конные гренадеры, уланы, драгуны и егеря — одной неудержимой лавиной помчались в схватку, разорвали кольцо кавалеристов, окруживших батарею Друо, после чего ринулись галопом на пехотные каре Вреде. Вскоре вся баварская армия бежала к единственному мосту, ведущему в Ханау.

Большинство беглецов спаслись благодаря своевременным и храбрым действиям местного мельника. Этот человек, выбежавший из дома под град пуль, закрыл шлюз своей мельницы на берегу Кинцига, благодаря чему те, кто не попал на мост, смогли перейти реку по плотине. Король Баварии впоследствии наградил мельника, назначив ему и его семье значительную пенсию. Несмотря на это, французы преследовали врага до самого города, и ночью вражеские посты находились так близко друг от друга, что пришлось семь раз менять пароль.

Баварцы были жестоко потрепаны, но не уничтожены. На следующий день Мармону пришлось штурмовать город, что он сделал без больших потерь, захватив 4000 пленных. Наполеон, вставший лагерем в лесу, послал за главным магистратом и наорал на него за то, что тот дружески принял соотечественников. «Я не могу приказать вам любить французов, — сказал император, — но я полагал, что в ваших интересах дружить с Францией, а не с Россией». Бедняга префект, конечно, не предвидел такого последствия прибытия в его город Вреде с 50 тысячами человек, похвалявшегося, что захватит императора и не даст Великой армии вернуться во Францию. Напоминая, что граждане Ханау целых семь лет были верными союзниками французов, префект умолял о пощаде.

Ожеро, некоторое время управлявший этим округом, встал на сторону мэра. «Хорошо, — проворчал император, — доставайтесь казакам», — и отправился во Франкфурт.

Ханау вполне мог оказаться последним боем для капитана Барре. Вскоре после окончания сражения он грелся у костра, когда прилетевшее ядро убило оказавшегося по соседству морского артиллерийского командира, отскочило и пролетело между Барре и его товарищем, осыпав их раскаленными углями и ошметками картошки, которую они пекли. В смысле пропитания Барре в этом походе особенно не везло. Вор лишил его завтрака, ядро — обеда, но, когда горнист, самовольно отлучившийся на три дня, умилостивил своего начальника курицей, Барре пришлось разделить ее со своим майором, генералом Жубером, генералом Лагранжем и двумя другими старшими офицерами. «Шесть до смерти голодных мужчин вокруг несчастной курицы, которой не хватило бы, чтобы утолить зверский аппетит хотя бы одного из нас». На долгом пути к Рейну капитан совершенно пал духом. Тягостно на него подействовал случай в деревне восточнее Ханау. Здесь он стал свидетелем самоубийства раненого новобранца, который выбросился из окна. Несчастного домовладельца, несмотря на заступничество Барре, схватили, обвинили в убийстве солдата и казнили на месте. Таким профессионалам, как Барре, было больно смотреть, как бойцы Великой армии под влиянием бесконечных несчастий превращаются в банду разбойников. Человек, повидавший множество кровопролитий, был настолько потрясен подобным инцидентом, что вспоминал его много лет спустя, и это свидетельствует, что младшие офицеры наполеоновской армии до конца сохранили воинскую честь и чувство дисциплины.

Ханау едва не стал последним днем и для Марбо. Жизнь полковнику снова спас его турецкий конь Азолан, который провез его по самому обрыву при спуске с Кацбахского плато в августе. Во время всеобщей кавалерийской атаки 30 октября Марбо и его трубач застряли в упавших деревьях около горящего фургона с порохом. Несколькими конвульсивными прыжками Азолан вырвался вперед и спас своего наездника от взрыва, но юного трубача разорвало на куски. Всего лишь утром юноша поразил маршала Макдональда, под огнем читая наизусть «Эклоги» Вергилия. Шотландец воскликнул: «Ну парень! Его памяти нет дела до того, что творится вокруг!»

Были и такие, кому не под силу оказалось прорваться через кольцо врагов. Один из них Жозеф Берта — образчик призывников 1813 года. Изнуренный переходами и сражениями на пустой желудок, проливными дождями и жаром лихорадки, Берта умирал на обочине дороги. Его подобрал и отвез во Францию артиллерист, сопровождавший один из последних фургонов армейского обоза. Такой счастливый исход был нетипичным. Мальчишки, выдержавшие ужасные канонады под Лютценом, Баутценом, Дрезденом и Лейпцигом, устилали собой всю дорогу от Лейпцига до Майнца — больные, тифозные, умирающие от запущенных ран, от голода, от истощения и холода. Очень немногие из подобранных наступающими союзниками поправились в лазаретах: когда следующей весной состоялся обмен пленными, домой вернулось менее десятой части.

Барре и его люди вошли во Франкфурт в первый день ноября и встали лагерем по колено в грязи, под дождем, поливающим их измочаленные тела. Однако в Майнце капитан ободрился, встретив того самого капрала, которому одолжил лошадь на берегах Эльстера; выздоровевший капрал вернул ему коня. После двухсотмильного ковылянья по грязи лошадь казалась поистине подарком небес.

Маршал Макдональд, с безнадежно малочисленным гарнизоном обороняющий