— Глеб, я действительно... — Она неожиданно поняла, что повторяется уже по третьему кругу, и осеклась.

— Я не требую от тебя никаких оправданий, — сказал Глеб, и Алина еле узнала его голос. — Ты намного моложе меня, и я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Я не собираюсь портить тебе жизнь. Я хочу попросить тебя только об одном. Когда в твоей жизни появится какой-нибудь другой мужчина — найди в себе смелость сказать мне об этом. Чтобы я не выглядел полным идиотом. Мир тесен. Все равно рано или поздно это до меня дойдет. Пойми, я не хочу ограничивать твою свободу. Ты вольна в мыслях своих и поступках. Я только очень прошу тебя — не лги мне...

— Глеб... Но ведь мы можем быть вместе всегда...

— Нет, — отрезал Глеб, как что-то давно решенное. — У тебя еще вся жизнь впереди, и рано или поздно это случится. Я не хочу, чтобы ты потом обвиняла меня в том, что я воспользовался твоей молодостью и неопытностью...

— Глеб, что ты говоришь?! — возмутилась Алина.

— Я знаю, что говорю, — устало отозвался Глеб. — Поверь мне. И давай больше никогда не возвращаться к этому разговору.

Ирина Михайловна вела разведку по всем правилам боевой стратегии. У водителя Вадима Сергеевича, Сережи, откровенность которого она купила дорогой зажигалкой, было выведано, что шеф в последнее время часто заезжает к коллеге по работе, что живет недалеко от вокзала. Точного адреса Сережа не знал, потому что профессор обычно выходил у большого гастронома, якобы за печеньем к чаю. Про белобрысую нахалку кое-что стало известно от подвыпившего художника — этакого придворного живописца, к которому Ирина Михайловна зашла по рекомендации заместителя мэра, представившись одной из богатых дам, желающих иметь написанный им портрет. Девчонку звали Алина, и работала она натурщицей — Ирина Михайловна даже поморщилась, словно в ее присутствии кто-то грязно выругался, — на художественно-графическом отделении педагогического института. Про нее ходило много сплетен: по одной — она была любовницей того самого Глеба Разумова. По другой — ее содержал музыкант из кабака, говорили даже, что она — внебрачная дочь директора бывшего кафе «Лира», которое несколько дней назад превратилось в шикарный японский ресторан — благодаря дружбе его директора все с тем же Разумовым.

Вадим ни в одной из услышанной Ириной сплетен не фигурировал. Ирине даже стало слегка полегче: вдруг она действительно ошиблась, но, когда Вадим позвонил, предупредив, что останется ночевать в клинике, она опять насторожилась. Конечно, такое случалось и раньше: сложные операции, тяжелые больные, но в этот раз рассказ мужа о предстоящем дежурстве в клинике показался Ирине слишком неестественным. Она даже укорила себя за такое недоверие, но не удержалась от звонка. И когда молоденькая медсестра удивленно сообщила, что Вадима Сергеевича нет и сегодня совсем не его смена, Ирине Михайловне пришлось выкручиваться, ссылаясь на головную боль и на то, что она опять все перепутала и просит прощения за беспокойство...

Ирина положила трубку и машинально взглянула на себя в зеркало. На щеках ее медленно расцветали красные пятна бешенства. Последний раз такие «розы» были у нее в семнадцатилетнем возрасте, когда ее бросил первый любовник.

«Мобильный!» — осенило Ирину.

«Абонент временно недоступен или находится вне зоны досягаемости», — произнес равнодушный женский голос.

— Кукла чертова!!! — Ирина в сердцах швырнула трубку на рычаг. Постояла несколько минут, успокаивая сама себя. Но бешенство не проходило.

«Ирина, возьми себя в руки! — одернула она себя. — Психом делу не поможешь!»

Она прошла на кухню, достала пару таблеток успокоительного, запила их любимым апельсиновым соком, но даже не почувствовала его вкуса. Через несколько минут то ли таблетки, то ли собственные трезвые мысли подействовали. Ирина перенесла телефонный аппарат на кухню и снова сняла трубку. Узнать телефон кафедры худграфа было делом пяти секунд.

— Кафедра рисунка слушает, — раздался в трубке приятный женский голос.

— Девушка, здравствуйте, — как можно любезнее произнесла Ирина Михайловна. — Вас беспокоят из мастерской Илюхина. — Ирина Михайловна назвала фамилию придворного живописца, которого в городе знали все, кто имел хоть какое-то отношение к искусству. — Дело в том, что Юрий Петрович поручил мне одно деликатное дело... Он сказал, что у вас сейчас позирует новая девушка по имени Алина...

— Да, но ее сейчас нет на работе, — испуганно произнесла секретарша: фамилия Илюхина действовала на «нижние чины» безотказно.

— Юрий Петрович поручил мне договориться с ней по поводу работы...

— Она будет завтра, — заторопилась секретарша, радуясь, что может быть полезной такому именитому человеку. — Завтра с девяти утра.

— Спасибо, — величественно поблагодарила Ирина Михайловна и повесила трубку.

Завтра с девяти утра...

— Лора... Так не может больше продолжаться. — Вадим поставил пепельницу себе на грудь и закурил.

Голова Лоры Александровны лежала на его плече. Лора счастливо вдыхала дым его сигареты.

— Ты о чем? — не поняла она.

— Я не могу больше так жить... Мне жалко Ирину, но моя жизнь, моя настоящая жизнь — с тобой и Алиной. Я хочу вернуться. Действительно вернуться.

— Я... я не знаю, как это воспримет Алина... Она... до сих пор так и не простила тебя...

— Я знаю, — кивнул Вадим, столбик пепла дрогнул и упал в пепельницу. — Я готов сделать все, что угодно, чтобы искупить свою вину перед ней... И это не просто красивые слова...

— Нужно, чтобы она приняла твое искупление... Дети могут быть удивительно жестокими... — беспомощно сказала Лора Александровна. — И потом... ты думаешь, что с твоей... — она запнулась, но договорила. — Что с твоей женой не будет никаких проблем?

— Ирина — разумный человек. Она никогда не будет цепляться за то, чего уже не существует...

Вадим Сергеевич не знал, как он далек от истины...

Алина поднималась по институтской лестнице. Сегодня — восемь часов работы, две группы подряд, хорошо, что вторая постановка — лежачая, можно будет расслабиться после четырех часов стояния практически на одной ноге.

Дверь на кафедру была приоткрыта, Алина вошла и замерла на пороге. Женщина, стоящая у окна, обернулась на скрип дверей, и Алина узнала в ней вторую отцовскую жену.

— Алина, это от Юрия Петровича... — начала было Наташа, но Ирина Михайловна, у которой при появлении Алины все разумные мысли мигом вылетели из головы, в два шага оказалась рядом с растерянной девушкой и, издав звук, похожий на змеиное шипение, вцепилась в ее распущенные волосы.

Защищаясь, Алина выбросила вперед руки, пытаясь одновременно освободить волосы и дотянуться ногтями до лица мерзкой молодящейся старухи.

Наташа застыла за своим столом с раскрытым ртом. Лицо Ирины Михайловны перекосилось, из ее рта посыпалась площадная брань, которой позавидовал бы любой грузчик. Ногти Алины оставили три кровавые царапины на ее щеке, но Ирина Михайловна ничего не чувствовала, выдирая Алинины волосы.