в результате которого двое детей остались без матери, и отдать в руки правосудия виновного в этом человека (конечно же, мужчину), явились к ней домой и задали несколько вопросов? Ничего такого, чего бы она не видела в сериале «Закон и порядок». Ничего особенного.

Поставив сумку на столик в прихожей и слушая, как на кухне хлопнула дверь холодильника (Генри, по привычке выпивающий свой огромный стакан апельсинового сока после школы), Грейс гадала, позвонить ли Джонатану. Конечно, ему вполне можно довериться и поплакаться, но, возможно, слишком эгоистично ради этого отвлекать мужа от конференции. К тому же в его мире, где умирают дети, какое сочувствие она могла ожидать к убитому незнакомому человеку, не говоря уже о себе самой, шапочной и не очень дружелюбной знакомой погибшей? Она знала, что он немного разозлится от мысли, что двое полицейских велели ей не защищать их двенадцатилетнего сына. Нет, разозлится он здорово.

«Защищать сына от чего?» – спросит он, и Грейс представила, как его настроение, словно кривая на ленте ЭКГ, начинает подпрыгивать и трепетать.

Защищать его от… известия о гибели матери четвероклассника, которого Генри толком и не замечал и не знал по имени? «Я знаю, что вы хотите его защитить». Это было бы смешно, если бы не факт, что полицейский – ирландец или тот, другой – не говорил такого на самом деле.

Может, стоит позвонить Роберту Коноверу и наорать на него, но и за ним нет особой вины, кроме рассылки идиотских писем. Вот это очень плохо. Но Роберту все-таки нужно было что-то делать, что-то сказать. Было бы в корне неверно не пытаться работать на опережение. А большинство людей, даже директора школ, были никакими писателями. Они норовили сказать что-то несуразное (или идиотское), пытаясь словесно выразить свои мысли. А может, стоило накричать на Салли, потому что она как глава благотворительного комитета явно указала полиции на Грейс, или просто потому, что она по жизни была неприятной особой? А что, если на отца наорать?

Вообще-то Грейс никогда не орала, не говоря уже о том, чтобы кричать на отца, который давным-давно твердо дал понять, что станет иметь с ней дело только как со спокойным и уравновешенным человеком, которого он вырастил и выучил на свои деньги и чьи язвительные и вдумчивые комментарии всегда приветствовались. По характеру она не была порывистой и эмоциональной, что хорошо, но даже ей пришлось пережить девичий переходный возраст, сопровождавшийся несколькими проявлениями гормонального взрыва, неприятными сценами в ресторанах и в присутствии давних друзей родителей. Грейс прекрасно знала, что подобные эксцессы производили неизгладимое впечатление на чувствительную натуру отца. К тому же она была единственным ребенком.

Отец ее по-прежнему никогда не отступал от своих понятий о родительской привязанности. Даже после смерти матери Грейс (случившейся уже после отъезда дочери из родительского дома) и даже после повторной женитьбы он ни разу не расстался с ореолом отцовского авторитета, который создал себе, став отцом, точно так же, как поступают мужчины, только что вышедшие из родильного отделения. Ей казалось, что они поддерживают хорошие отношения, если это означало, что они часто виделись, что отец говорил ей «ты прекрасно выглядишь», что одобрил ее выбор мужа и произведенного ею на свет ребенка, а также даже гордился достигнутыми ею успехами на профессиональном поприще.

И никто из них не делал напыщенных заявлений, так что все шло хорошо. А еще присутствовали некие ритуалы, которых оба придерживались, вроде еженедельных ужинов в квартире, где отец жил с женой, которую Грейс почти восемнадцать лет именовала (язвительно) «новой». (Сначала эти ужины проходили в пятницу вечером из уважения к строгому соблюдению Евой Шаббата, а потом в другие вечера из уважения к неспособности Грейс и Джонатана подстраиваться под требования вышеупомянутого Шаббата, а также оттого, что сын и дочь Евы больше не могли соблюдать хотя бы элементарные приличия в отношении этой неспособности.)

И теперь, когда Грейс подумала об отце, ей и вправду захотелось ему позвонить. Позвонить отцу или Еве следовало в любом случае, чтобы подтвердить намеченное на завтрашний вечер. Но она этого не делала, поскольку еще не знала, вернется ли Джонатан из Кливленда вовремя.

Вошел Генри с батончиком мюсли, которые рекламируют как здоровое питание, но они напичканы сахаром, как полновесные леденцы.

– Привет, – сказала Грейс.

Генри кивнул. Он посмотрел на дверь своей спальни, и Грейс поняла, что, кажется, мешает ему пройти.

– Домой дошел нормально? – спросила она.

– А кто были эти люди? – напрямую поинтересовался Генри.

– Они из полицейского управления. Ничего особенного.

Генри стоял, держа мюсли в вытянутой руке, как орел на американском гербе держит оливковую ветвь и стрелы, и хмурился, глядя на мать из-под отросшей челки.

– Что значит – ничего особенного?

– Ты слышал о мальчике из вашей школы? У которого мама погибла?

– Да, – кивнул он. – А почему они тебя об этом расспрашивали?

Грейс вздохнула. Она надеялась, что соблюдает дистанцию. И ей хотелось ее соблюдать.

– Его мама была вместе со мной в благотворительном комитете по организации аукциона в прошлую субботу. Но я ее едва знала. По-моему, мы разок поговорили на совещании. Мне нечем было помочь полицейским.

– А кто это сделал? – спросил сын, удивив ее. И тут Грейс осенило. Он, наверное, думает, что все случившееся с Малагой Альвес может произойти и с его мамой. Он всегда был немного пугливым. Боялся страшных картинок даже в мультфильмах. Психологи ей рассказывали, как в летнем лагере он дожидался, пока ребята соберутся в туалет, стоявший на опушке леса, и шел вместе со всеми, а не один. И даже теперь ему хотелось знать, где она. Она знала, что со временем такое обычно проходит, но это, похоже, стало чертой его характера.

– Дорогой, – ответила она, – они сами все выяснят. То, что случилось, – просто ужасно, но они во всем разберутся. Не надо так переживать.

«Я знаю, что вы хотите его защитить», – вспомнилось ей.

Ну, конечно же, хочет. Это ее работа. И ее обязанность, большое вам спасибо. Тут она вздрогнула при мысли о тех двоих. Навязчивых и жутких типах.

Генри кивнул. Лицо у него осунулось, подумала Грейс, или, возможно, просто так выглядело. По мере роста ребенка форма головы меняется, челюсти, скулы и глазницы меняют положение и очертания. Похоже, скулы у Генри стали выше, отчего щеки казались впалыми. Он вырастет симпатичным, весь в отца, и фигурой в него пойдет. Он вырастет, вдруг поняла она, и станет выглядеть точь-в-точь, как ее отец.

– А где папа? – спросил Генри.

– В Кливленде.