– Проросла?

– Да.

Марина задумалась. Проросла! А почему она так не чувствовала про Лёшку? Почему ей и в голову не приходило, что ему тоже трудно и страшно? Он так хорошо ее понимал, а она… А ведь он не умел читать ее мысли, а она – умела! Сколько раз она отвечала на его незаданные вопросы! Вот только что она позвала его – без слов! – а он услышал и пришел… И вдруг Марина впервые за все это время осознала, что Леший тоже был в том черном омуте! И тоже мог остаться там навсегда! А он вытащил ее из воды, спас ей жизнь и все это время продолжает тащить и спасать.

«А вообще-то я о нем думала? – спросила она саму себя. Или только пережевывала собственные страдания? Только принимала его любовь и заботу? Вон и Валерия сказала, что я должна о нем заботиться. Вдохновлять. А как? Как понять, что ему нужно? Как? Неужели я такая эгоистка? Или у меня просто нет привычки? С мамой жили отдельно друг от друга, с Дымариком тоже. Сама отгораживалась от всех всю жизнь. Пряталась от людей. От жизни. Поэтому мне так трудно. Но если я хочу быть вместе с Лешим, придется меняться. Но как?!»

Оба затихли, думая каждый о своем – и об одном и том же: как?

Как научиться понимать друг друга?

Марина потесней прижалась к Лёшке: ей так мучительно хотелось стать как можно ближе к нему, влезть к нему в голову, в душу и увидеть, понять, что это значит – проросла? Это желание было настолько страстным и сильным, что она словно наэлектризовалась: все волоски стали дыбом, и задремавший было Лёшка вздрогнул, как от слабого удара током. Марина почувствовала, что у нее внутри вдруг что-то лопнуло – так лопается созревший нарыв, горячая волна прошла по телу, загорелись щеки, в горле пересохло, и реальность поплыла, расслаиваясь, но было совсем не страшно, как обычно, а интересно! Марина четко осознавала, что лежит рядом с Лешим, чувствует его тепло, стук сердца, дыхание, его руку у себя на спине, а губами – чуть влажную кожу у него на боку, куда она уткнулась. В то же самое время она видела все это со стороны, сверху: лежащего с закрытыми глазами Лёшку и себя – седые волосы, измученное лицо. Она еще успела ужаснуться тому, как плохо выглядит, но тут же упала сверху вниз и оказалась…

Сначала она не поняла, что это!

А светлый пульсирующий поток, в котором она барахталась, захлебываясь, был потоком Лёшкиного сознания: она чувствовала изнутри, как свои собственные, все его мысли, чувства, эмоции и ощущения. Она понимала, как нравится Лёшкиной руке трогать ее гладкую спину и как хочется спуститься пониже, но он сдерживается; как ему приятно прикосновение Марининой груди к его телу и как щекотно от ее горячего дыхания, но он терпит… Любовь, сострадание, нежность, жалость, затаенное желание, тревога, тоска, усталость, недовольство собой – все это обрушилось на Марину лавиной. Ей стало трудно дышать, и она хватала воздух ртом, стараясь не пыхтеть слишком сильно, чтобы Лёшка не заметил. Там, в этой стремнине, было еще много всего: Марина увидела мельком болезненный багровый всплеск, как-то связанный с творчеством, и мрачную черную тень из прошлого, но не стала вглядываться – она вообще страшно боялась, что он каким-то образом заметит ее присутствие. Ее тоже переполняли самые разнообразные чувства: потрясение, восторг, благодарность, радость, облегчение, и… стыд, потому что все это время она не испытывала к Лёшке и десятой доли того, что так мощно клубилось в его душе!

– Эй, – вдруг сказал Леший, и Марина вздрогнула. – Ты что так подозрительно затихла? Замышляешь недоброе, а? Или ты спишь?

– Нет, не сплю!

Каждая из Лёшкиных эмоций или чувств имела свой цвет, и сейчас все окрасилось в бледно-зеленый цвет нежности. Марина увидела себя его глазами: маленькое, хрупкое, беззащитное существо, прелестное и трогательное, которое он призван – и готов! – оберегать и защищать, даже жертвуя собой. У нее подступили слезы к глазам, и не в силах справиться с благодарностью, которая, как казалось Марине, была больше ее самой, она взяла и поцеловала Лешему руку – он дернулся, как от ожога:

– Ну что ты, зачем! Не надо! Это я тебе должен ручки целовать!

Леший прикоснулся губами к ее пальцам. Это было уже совсем невыносимо, и Марина повернулась к нему, подвинулась, чтобы достать, и, совершенно не подумав, чем это может грозить, поцеловала его в губы. Сила двойного желания оказалась такова, что она ненадолго потеряла сознание. Марина очнулась еще внутри поцелуя, а когда Лёшка оторвался от нее, тихо пробормотала сама себе: «Зашкалило, надо же!»

– Нет, что ты делаешь, а? – спросил, задыхаясь, Леший.

– Я-то? Целую тебя, а что?

И Марина опять потянулась к нему: все закончилось во время обморока, дверь в Лёшкину душу закрылась, но она все равно чувствовала его гораздо лучше, чем раньше, словно осталась какая-то пуповина, связывавшая их накрепко.

– Марин, может, не надо?

– Все будет хорошо, правда-правда, не бойся! Не бойся! Ну же…

Марина опять поцеловала его. Все изменилось. Не было больше надрыва, жадности, звериного желания, ослепления – когда рассудок на грани: чуть-чуть и безумие! Одна нежность – глубина, в которую сколько ни погружайся, все мало. Марина даже не закрыла глаза, она смотрела, как меняется Лёшкино лицо, и жалела, что раньше не видела этого. Они шли навстречу друг другу по длинному коридору, все ближе, ближе, вот, наконец! И нельзя еще ближе… не бывает… Можно! Можно… А потом словно взлетели – оба даже чувствовали взмахи крыльев за спиной. Летели, как одна птица о четырех крылах.

И Леший чувствовал что-то особенное в этой близости, хотя в горячке ему и некогда было анализировать: как будто в привычное уже блюдо добавили новую пряность, и вкус изменился. И только потом, засыпая, Леший понял: впервые Марина не только принимала, но и отдавала: сама вела его, сама целовала, ласкала – и так, как будто точно знала, что ему в эту секунду нужно и как! Она и знала, только Леший об этом не подозревал.

Марина провела странную ночь: вроде бы спала – и не спала. Она лежала с закрытыми глазами и снова видела себя с Лешим со стороны, больше того – она видела себя, свое тело – или душу? – изнутри. Это было похоже на космос: переливались мириады светящихся звезд, они то закручивались в галактики, то улетали в черные дыры. Вдруг что-то взрывалось или лопалось, как лопаются почки на деревьях, и что-то новое расцветало и распускалось. Зарастали раны и трещины, испарялся потихоньку тот черный лед, что намерз в ее душе за последние годы, и когда весь этот сложный внутренний мир обрел гармонию, Марина наконец крепко заснула.

Утром она первым делом поняла, что ее вчерашнее предчувствие насчет критических дней сбылось, и быстренько побежала принимать меры. Направляясь из ванной на кухню, она вдруг споткнулась у зеркала – словно отражение придержало ее за рукав. Марина смотрела в зеркало, не веря своим глазам: она прекрасно помнила, как ужасно выглядела вчера – серая кожа, тени под глазами, тусклые седые волосы, горькие складки у рта и несчастный взгляд. А теперь! Из зеркала на нее смотрела незнакомая красавица с розовой кожей и волосами, светящимися в полутьме коридора, как жемчуг! Глаза сияли, губы улыбались, а вся она словно переливалась, как поверхность воды в солнечный день. Марина потрогала холодную поверхность стекла, прикоснувшись к отражению своей щеки – что же это такое?! Как это вышло?