— Горе мне! — воскликнула юная гончаровна, закрыв лицо руками. — Он приедет и узнает, что сплетники врали, что боярышня не только богата, но и красива! Теперь он для меня потерян навеки!

— Погоди горевать, — успокоила ее Варвара. — Во-первых, мы с тобой эту боярышню не видели и не знаем, какова она. Мало ли что люди говорят! Молва всегда такова: то грязью обольет, а то наоборот — захвалит просто так какой-нибудь пустяк. Улыбнись, подруга! Ты прямо как плакучая ива: то из-за Бериславы слезы льешь, а теперь вот из-за Анны.

— Да как же мне не горевать? У меня была одна соперница, а теперь их две. И обе — знатные, богатые, красивые.

— Вот пусть эти знатные друг дружку за волосы таскают, а князь тем временем тебя будет любить.

Надежда тяжело вздохнула:

— Любить-то, может, и будет… для забавы. А женится все равно на одной из них.

— Ну, это еще неизвестно! — заявила Варвара, тряхнув головой и уперев руку в бок. — Бывает, что князья и бояре женятся на простых девушках. Вот я слыхала историю…

— Это все сказки, небылицы, — махнула рукой Надежда и торопливо зашагала по улице, направляясь к своей избе.

Варвара пошла рядом, с беспокойством посматривая на подругу. И вдруг Надежда остановилась, повернувшись к Варваре, и, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами, решительно заявила:

— Я хочу видеть боярышню Анну. Хочу знать, какова она. Берислава-то всем хорошо известна, а вот Анна…

— Вряд ли она опасней Бериславы. Второй такой, как Завидина дочка, в Киеве больше нет.

— Знаю. Берислава ни перед чем не остановится. Но знаю также и то, что Глеб ее по-настоящему не любит. Сердце мне подсказывает. А вот Анна… ее-то я совсем не знаю.

— Так за чем же дело стало? Узнай! Ты ведь разрисовала к Троице два кувшина, вот и отнеси их в Андреевский монастырь матушке Фекле. Походишь там, посмотришь по сторонам. Не может быть, чтоб эта боярышня тебе не повстречалась. Спросишь о ней у послушниц.

Надежда последовала совету подруги и через день отправилась с посудой в монастырь.

Анна и Евпраксия шли по монастырскому двору, направляясь в библиотеку. На повороте дорожки Надежда почти столкнулась с ними. Гончаровна знала княгиню и почтительно ей поклонилась. Но, взглянув на молодую спутницу Евпраксии, вдруг застыла на месте. Надежде показалось, что перед ней не живая девушка из плоти и крови, а сама богиня-весна. Именно такими представляла Надежда тех красавиц героинь, о которых сказители говорили: «Ни в сказке сказать, ни пером описать».

Заметив восторженно-удивленный взгляд гончаровны, Евпраксия обратилась к ней со словами:

— Я всегда знала, Надежда, что ты понимаешь красоту. Это и по твоим узорам видно. Художники любят смотреть на красивых людей. Жаль, что не у всех телесная красота сочетается с духовной. Но у боярышни Анны такое сочетание есть.

— Боярышня Анна?.. — вздрогнула Надежда.

Узнав, кто перед ней, гончаровна побледнела и едва не лишилась чувств. Анна, приученная в монастыре ходить за больными, непроизвольно кинулась к девушке, чтоб ее поддержать, но та сдержанно отстранилась и, слегка поклонившись, отступила на два шага в сторону.

— Не ты первая удивляешься, — сказала Евпраксия. — Все верили слухам, которые через своих холопов распускали по городу Завида и Берислава. А на самом деле боярышня Раменская — одно загляденье. Да и ты, Надежда, тоже хороша. Я рада, что две такие красивые и добрые девушки познакомились друг с другом.

«Евпраксия так говорит о нас, как будто я боярышне — ровня», — с удивлением подумала Надежда. Еще больше она удивилась, когда сама Анна вдруг приветливо к ней обратилась:

— А я тебя знаю. Видела на днях здесь же, в монастырском дворе. Тогда ты тоже приносила посуду?

— Да. Но я тебя почему-то не видела, госпожа.

— Это понятно — я тогда еще закрывала лицо платком.

От Евпраксии Анна знала о случае на подольском торжище. Проницательная дочь Всеволода угадала и то смятение чувств, которое вызвал в душе неопытной девицы красавец князь. Когда она рассказала о своих предположениях Анне, боярышня вздохнула и пожалела гончаровну: «Бедная девушка, ведь Берислава все равно этого князя не отпустит, а Надежду со света сживет».

Сейчас Анна смотрела на хорошенькую дочь гончара с невольной симпатией и сочувствием. Надежда же отвечала ей угрюмо-настороженным взглядом исподлобья. Заметив это, боярышня в первое мгновение готова была обидеться на такую беспричинную враждебность, — но тут внезапная догадка промелькнула у нее в голове — и сразу все стало ясно. Конечно же, гончаровна видит в ней соперницу. Всему виной тот самый пресловутый красавчик Глеб, которого Анна, еще не зная, уже недолюбливала. Ей захотелось разговорить Надежду, дать понять, как нелепа ее ревность.

— Хочешь пойти с нами в библиотеку? — предложила Анна, улыбаясь. — Пойдем, мы покажем тебе книги.

— Книги? — с удивлением переспросила Надежда и тут же вздохнула. — Что ж мне на них смотреть, когда я читать не умею. Я ведь девушка простая, необразованная…

— Если хочешь, я могу обучить тебя грамоте, — сказала Анна.

— Это доброе дело, — поддержала Евпраксия. — Ну а покуда грамоте не научилась, посмотришь рисунки. Они называются книжными миниатюрами. Такое искусство пришло к нам из Константинополя.

Когда Надежда увидела книги, напоминавшие драгоценные украшения благодаря ювелирной тонкости рисунка, эмалевому блеску красок и золотому фону орнаментов, ее глаза загорелись, а рука невольно потянулась к чистому листу бумаги. Глядя на заставку псалтыри, она принялась перерисовывать узор, словно стараясь его запомнить. И в исполнении Надежды византийский орнамент становился почти славянским, напоминающим узоры вышивок или резьбы по дереву, в котором угадывалось древнее изображение великой богини земли Берегини.

— Как хорошо у тебя получается! — воскликнула Анна, удивленная мастерством гончаровны.

— Да, Бог дал тебе талант, Надежда, — сказала Евпраксия, с грустной улыбкой посмотрев на склоненную головку рисовальщицы. — Если бы ты родилась мужчиной, могла бы выучиться на живописца — такого, как Феофан, а то и сам Алимпий. Жаль, что в христианском мире пока не научились ценить женскую душу и талант.

Анна с опаской поглядела на Евпраксию, подумав, что за такое высказывание епископ наложил бы на нее епитимью.

Надежда, изобразив также крылатого грифона и льва, оторвалась от рисунка и со вздохом сказала:

— Я только узоры умею рисовать, да еще немного — зверей и деревья. А вот человека изобразить — не получается.

— Если постараться, научишься, — заметила Евпраксия. — Знаешь, кто достиг в этом деле мастерства? Художник Феофан из Вышгорода.

— Это который? Феофан Горбун? — уточнила Надежда.

— Никогда его так не называй, — строго сказала Евпраксия. — Нехорошо укорять человека телесными изъянами.