Наконец, не выдержав груза своих жгучих догадок, девушка решила поделиться ими с Евпраксией Всеволодовной. Улучив минутку для разговора наедине, она сообщила княгине и о странных словах Дмитрия, и о смущении Анны. Евпраксия выслушала ее с чуть заметной улыбкой и сказала:

— Ты права, Надежда. Я тоже думаю, что Анна и Дмитрий понравились друг другу. Но, может быть, они пока еще сами того не понимают.

— Как это? — удивилась Надежда. — Разве могут люди сами не знать своих чувств?

— Всякое бывает, милая. Иногда гордость или неуверенность мешают человеку заглянуть в собственное сердце.

— Может быть, надо им подсказать? — робко предложила Надежда. — Жаль, что Дмитрий уехал, а возвращаться ему опасно.

Евпраксия немного подумала, рассеянно глядя в окно, а потом твердым голосом сказала:

— Не сомневаюсь, что Дмитрий очень скоро все поймет. Если в такое горячее сердце попала искра, она обязательно разожжет костер. Человек он решительный и не может находиться в бездействии. Он непременно что-нибудь придумает. Знаешь, я не удивлюсь, если в ближайшие дни Дмитрий Клинец вернется в Киев.

Шум сдвинутой скамьи заставил собеседниц разом повернуться к двери. Вошла боярышня Анна, которая, услышав последние слова Евпраксии, споткнулась о порог и, чтоб не упасть, схватилась за скамью. Желая скрыть свое смятение, Анна сказала поспешно и строго:

— Пора заниматься, Надежда, если хочешь поскорее освоить грамоту.

Евпраксия слегка улыбнулась, но ничего не стала говорить и вышла, оставив девушек одних.

А в ушах Анны волнующим звоном отдавались случайно услышанные слова: «…не удивлюсь, если в ближайшие дни Дмитрий Клинец вернется в Киев».

Дмитрий все дальше удалялся от Киева и пока не видел способа изменить свою судьбу. Разбойники стерегли его с особым рвением. Правда, теперь пленников кормили лучше и почти не избивали, но каждый шаг приближал русичей к участи галерных каторжников.

Больше всего Дмитрия терзала мысль о том, что он может кануть в небытие тяжкого плена — безвестный, безымянный, один из тысяч рабов, лишенных даже самой слабой надежды. Галеры навсегда разлучат его с Киевом и с мечтой, которая все глубже проникала в сердце…

На привале он решил поговорить с главарем. Нетрудно было догадаться, что отряд Узура не являлся частью орды, подчиненной какому-нибудь хану, а представлял собой лишь простую ватагу разбойников. Дмитрий знал, что сильные половецкие ханы ни с кем не делятся властью и правом заключать мир или организовывать грабительские набеги. Отсюда следовало, что Узур, нарушивший договор хана с переяславльским князем, действует самовольно, а потому самим же ханом может быть наказан.

В этот раз на привале, когда стемнело, Узур повел себя необычно. Он отошел подальше ото всех, скрывшись за кустарником, и вскоре оттуда послышались странные звуки, похожие то на карканье ворона, то на волчий вой. Горящая головешка, которую Узур держал в руке, мелькала, словно в бешеной пляске. Дмитрий понял, что главарь совершает камлание — ритуальный танец жрецов-шаманов. Очевидно, Узур, подобно многим степным язычникам, просил помощи у своих предков, коими считал зверей и птиц. Никто из воинов Узура не обращал внимания на его пляску и вой, из чего Дмитрий сделал вывод, что они не слишком-то верят в жреческие способности своего предводителя.

Узур вернулся на место, обессиленный камланием. Многие половцы уже спали. Дмитрий решил, что надо поговорить с главарем именно сейчас, когда он еще не отошел от восторга общения с духами.

— Скажи, Узур, — обратился к нему Дмитрий, — из какой ты орды? Кому подчиняешься: Аепе, Шарукану, Атраку? А может, самому Боняку?

— Я сам по себе, — заносчиво ответил Узур.

— Так я и думал. Хан не позволил бы тебе совершать набеги самовольно. Но ты не в орде, ты совсем дикий половец. Ты не соблюдаешь даже тех законов, по которым живут ваши ханы. С ними хоть как-то, хоть изредка можно договориться. А такие, как ты… неужели не понимаешь, что ты изгой даже среди своих соплеменников?

— Среди своих?.. — В свете костра узкие глаза разбойника хищно блеснули. — Почему так говоришь? А сам-то ты чей? Разве не сын половчанки? Ты забыл свой род! Забыл, какая кровь течет в твоих жилах!

— Люди разделяются не по крови, а по душе и вере, — возразил Дмитрий. — Моя мать была настоящей христианкой, и это главное.

— Но она родилась и десять лет прожила с нами, в нашем курене! — воскликнул Узур, и Дмитрию показалось, что в его голосе прозвучала боль.

Клинец внимательно посмотрел на взволнованное лицо и блуждающий взгляд половца — и вдруг неожиданная догадка его осенила:

— Узур!.. Наверное, ты любил мою мать?

Разбойник отшатнулся, словно ужаленный, и сдавленным голосом ответил:

— Она была обещана мне в жены. И, когда я уходил в свой первый поход, отец Апак поклялся всеми предками, что его дочь будет ждать только меня.

Узур замолчал, и в тревожной тишине ночи Дмитрий услышал его тяжелый вздох. Клинец не стал прерывать молчание, уверенный, что половец и сам заговорит, ибо давно, хотя и неосознанно, жаждет этой исповеди. Расчет купца оказался верным: не прошло и минуты, как разбойник возобновил свой рассказ:

— В походе мне не повезло. Я попал в плен и был продан в рабство за Волгу, в Булгар. Однако через пять лет с тремя другими рабами бежал оттуда. Мы убили и ограбили своих хозяев, а потом поехали на нижнюю Волгу, к хазарам. Но по дороге между нами вышла ссора, и я убил двоих, а с третьим подружился. Первое время мы жили хорошо, у нас были деньги. Я тогда не думал об Апак: ведь она запомнилась мне маленькой худышкой, а я уже успел познать многих женщин зрелой красоты, умеющих ласкать. Так мы с другом прожили почти два года, пока не кончились наши деньги. Иногда мы приворовывали на дорогах, но этого было мало. Пришли мы в Белую Вежу на торги. И там я встретил половчанина из своего куреня. Он рассказывал мне, что наше кочевье сильно пострадало, когда хан пошел вместе с Олегом Тмутараканским воевать против Всеволода. Апак осиротела, и ее взяла к себе в дом семья ковшечника. Еще половчанин рассказал мне, что Апак за эти годы превратилась в такую красавицу, что и княжеские хоромы могла бы украсить. Сильно я затосковал после этого рассказа. Обидно сделалось, что красавица, которую мне обещали, до сих пор не стала моей женой, и я отправился ее искать. И после многих мытарств нашел. Она оказалась красивей, чем я мог себе представить. Но на шее у нее висел крест, она ходила молиться в церковь и уже не признавала ни кочевья, ни ночлега под открытым небом. На меня она взглянула с таким презрением, будто я был последним рабом. Сказала, что я дикий и грязный. А еще сказала, что она уже обвенчана с русичем, которого любит. В порыве ярости я чуть было не убил ее, но потом одумался, стал звать за собой. Я не понимал, что такое «обвенчана», а она сказала, что это значит навсегда принадлежать одному мужчине, у которого тоже не будет других жен. Я умолял, чуть не плакал, потом стал угрожать. И тут пришел ее муж — проклятый Степан Клинец. Между нами завязалась драка, и он тяжело ранил меня. Я лежал, ожидая последнего, смертельного удара, но Клинец не стал меня добивать. Он презрительно рассмеялся и махнул рукой. Так он унизил меня перед Апак. Лучше бы он тогда убил!.. — Узур тяжело перевел дыхание и помолчал, опустив голову к самым коленям. — потом я уполз к своим. Шаман залечил мои раны. С тех пор я жил ненавистью и жаждой мести.