Интересно, а если бы Владимир Григорьевич продал свой дом и отдал бы деньги сыновьям, они бы не отказались от него? А где бы он жил? Наверное, купили бы ему квартирку, приезжали, проведывали, помогали продуктами и деньгами. Может, зря он не согласился дом продавать? Вот ведь все равно умер. И дом теперь не нужен. Хотя он же не знал, что умрет так быстро.

Я смотрел на могильный холмик и вдруг отчетливо услышал: «Смерть — это только равнины. Жизнь — холмы, холмы». Я даже обернулся, но кроме Машки и подвыпившего мужика никого не было. Не мог же он произнести эти слова. Но я на всякий случай спросил:

— А вы знаете Бродского?

— Ваську? Это на четырнадцатом участке. А он тоже ваш родственник?

— Да нет, какой Васька? — опешил я. — Иосифа. Иосиф Бродский — поэт.

— Не-е-е-е, — замотал головой мужик, — здесь такого поэта нет, я тут давно работаю.

— Он не здесь похоронен, — сказал я.

— Ну, а раз знаешь, что не здесь, тогда зачем спрашиваешь? — нахмурился рабочий.

— Стихи он писал хорошие, — говорю я. — «Смерть — это только равнины. Жизнь — холмы, холмы».

— Что ж тут хорошего? — хихикнул мужик. — Холмы — это могилы. Какая ж тут жизнь? Под каждым холмом смерть. Нет, не знаю я такого поэта. Мне Пушкин нравится. Красиво писал. Слышали?

Меня могила не страшит:

Там, говорят, страданье спит

В холодной вечной тишине;

Но с жизнью жаль расстаться мне…

— Это Лермонтов, — сказала Маша. Если бы не она, я бы поверил пьянице.

— Да нет, Пушкин, — возразил рабочий.

— Поэма «Мцыри», — уточнила Мария.

— Да я знаю, что «Мцыри», — выпятив губу, произнес мужик, — а разве ее не Пушкин написал?

— Нет, Лермонтов.

— Ты смотри, — покачал головой рабочий. — А я сколько раз читал стихи, никто меня ни разу не поправил. Хорошо, я проверю. Не обманываешь?

— Ну, что вы, дяденька, — смутилась Машка. — Я точно знаю.

— Молодец, молодец, верю, — заулыбался мужик, но, спохватившись, сделал серьезное лицо. — Так, значит, никто вам не сообщил о смерти дедушки? Вот беда-то какая. А вы где живете?

— В Москве, — опередил я Машку, которая, как мне показалось, хотела доложить, что мы из «Черешневых садов».

— Вон оно как! — протянул сторож. — Жаль, жаль… нужно было хоть соседям телефон оставить. Наверное, собирался еще долго жить. Шестьдесят лет — мало, конечно. Он что, заболел?

Если бы мы задержались на кладбище еще минут десять, я бы точно нагрубил подвыпившему рабочему. Хоть я и ненавижу этого слова, но вот здесь применю именного его — «невыносимый» этот мужик, ужасно невыносимый.

— Ладно, — я взял Машку за руку, — пойдем мы. До свидания.

— Прощевайте, — ответил рабочий, — передавайте привет родителям. А они-то чего не приехали?

Я не стал ничего отвечать, махнул рукой, и мы с Машкой направились к выходу.

По дороге домой Машка вдруг предложила разыскать сыновей Владимира Григорьевича и съездить к ним. По правде говоря, меня и самого посетила такая мысль. Допустим, отец не хотел, чтобы дети участвовали в его похоронах. Но теперь-то уже все позади. Может, хоть могилу отца захотят повидать. А может, памятник поставят. Наверняка поставят. Я спросил у Машки, что она думает по этому поводу.

— Я думаю, поставят, — ответила она. — Теперь-то у них денег будет много. Дом продадут и поставят памятник. Я не верю, чтобы они вот так взяли и насовсем забыли об отце. Так не бывает.

— А ты откуда знаешь? — усмехнулся я. — Мало ли сволочей на свете? Есть даже такие, кто и о детях своих забывает.

— Ну, все равно давай их разыщем. Вот только адрес как узнать?

— Адрес — это ерунда. Приедем домой, в Интернете посмотрим. Телефон-то есть.

Оказалось, Рактины живут в Москве на улице Кошкина. Это действительно недалеко от метро «Кантемировская». На следующий день мы нашли без труда их дом и квартиру. Звоню в дверь. На пороге появилась тетенька, как мне показалось, слегка подвыпившая.

— Здравствуйте, — говорю. — Нам нужен кто-либо из Рактиных.

— А кто именно?

— Стас, Олег или Владислав.

— А я не подойду? Меня зовут Наташа. — Тетка развела руки. Да, я не ошибся. Наталья явно была, как говорит мой дед, под мухой. За ее спиной выросла вторая женщина, полноватая и с черными как смоль волосами.

— Нет, нам нужен кто-то из мужчин, — говорю.

— А что случилось? Вы кто? — спросила вторая женщина, похожая на цыганку и тоже навеселе.

— Нас попросили кое-что им передать.

— Кто и кому им?

— Стасу, Олегу или Владу, — повторил я имена.

— Стас — это мой муж, — процедила вторая тетка. — Передавай мне.

— А Влад — мой! Можете и мне передать. Ксюша, — обернулась Наталья, — а ты этих ребят не знаешь?

— Откуда? — хмыкнула Ксюша и, нахмурив брови, спросила у нас: — Так вы скажете или нет, зачем пожаловали?

— Извините, — сказал я. — Но нам нужны мужчины.

— То есть с женщинами вы говорить отказываетесь? — скривила губы Ксюша.

— Понимаете, — говорю, — это очень деликатное дело, нас попросили…

— Кто попросил? — подбоченилась женщина. — Кто такой?

— Это не имеет значения, — отвечаю.

— Как это не имеет значения? Вы пришли ко мне домой и стоите тут кочевряжитесь. Может, вы аферисты какие.

— Что вы такое говорите, тетя? — вмешалась Машка.

— А ты стой, помалкивай, племянница! Я не к тебе обращаюсь.

— Зачем вы так? — напрягся я. — Мы же ничего плохого вам не сделали.

— Не сделали? — захохотала Наталья. — Вы помешали нам отдыхать.

— Извините, мы…

— Мы сейчас милицию вызовем и проверим, зачем вы тут по чужим квартирам шастаете, — перебила Наталья.

— Да вызывайте, — процедил я сквозь зубы. — Мы не шастаем, а пришли по делу, но не к вам, а к Рактиным. Нам нужны мужчины…

— Пошли в жопу отсюда, малолетки! — неожиданно заорала Ксюша. — Я сейчас на вас собаку натравлю.

— Всего вам доброго, — сказал я, и мы с Машкой уже развернулись, чтобы уйти, как на пороге вырос маленький, толстенький, с заспанными глазами мужчина лет тридцати.

— Ну, я Стас. Чего нужно?

— Вы знаете, — тихо сказал я. — Ваш папа умер.

— Чего?

— Владимир Рактин ваш отец?

— Ну да, — кивнул Стас, протирая глаза.

— Он умер. Похоронен на Богородском кладбище.