— А почему не подошли? — спросил папа.

— Потому что машин было много, мы не могли перебежать дорогу, а когда машины проехали, Миша уже ушел.

— Значит, вы не видели, чтобы Миша царапал двери машины? — Папа взглянул на водителя «Пежо» неодобрительно и добавил: — Ну, а вы с чего взяли, что это сделал мой сын?

— Ну… ну так они вот сказали.

— Но вы же слышите, что они говорят. Даже если он был там, они все равно не видели, царапал он вашу дверь или не царапал. Правильно?

— Да я уверен, что это сделал он, — процедил жлоб.

— Почему? — удивился отец. — Почему вы в этом уверены? С чего бы это он взял и поцарапал дверь? Ему же не три года.

— Несколько дней назад я поймал его с сигаретой и пригрозил, если он не бросит курить, то я отведу его к родителям.

Такой наглости я не ожидал. Отец сурово взглянул на меня.

— Зачем вы врете, — закричал я.

— Замолчи, — прикрикнул отец.

— Папа, спроси у дедушки. Он мне купил два блока сигарет, я хотел подзаработать немного, продавал их у переезда. А вот этот дядя у меня их отобрал и уехал. Поэтому он теперь и думает, что это я поцарапал его машину.

— Даже так? — Папа выпятил губу и, обращаясь к водителю, спокойно сказал: — Я думаю, вам необходимо обратиться в милицию. Там разберутся…

— Вы что, мне не верите? — спросил жлоб.

— Прежде всего я верю своему сыну, — твердо ответил отец. — А он утверждает, что вашу машину не царапал. Всего доброго. Михаил, заходи во двор.

Отец пропустил меня вперед, вошел сам и затворил дверь. Мужик что-то кричал нам вслед, отец через калитку еще раз предложил ему обратиться в милицию. Войдя в дом, папа спросил:

— Ты поцарапал?

— Да, — низко наклонив голову, ответил я и подумал: «Ну все, вечер, а может, и завтрашний день, потеряны…»

Нет, взрослых невозможно понять. Представляете, обошлось без антимоний. Отец сказал: «Больше так не делай». И все! Никаких разборок, нравоучений, угроз. Ни-че-го!

Мне даже как-то неловко стало. Впервые в жизни я даже пожалел, что не случилось той самой антимонии. Меня это очень поразило. Но отца с тех пор я стал уважать еще больше. Это ж надо — «прежде всего я верю своему сыну»! Спасибо, папа. Я никогда тебя не предам. Пусть меня хоть на куски режут. Я знаю, какое самое страшное преступление на свете.

Разумеется, Машке я все рассказал. Вот зануда, вот кто мне весь мозг прогрыз в тот вечер. Хоть не садись на эти проклятые качели.

— Не надо было так поступать! — заявила Машка.

— Это еще почему? — вспылил я. — По-твоему, пусть эти скоты грабят людей безнаказанно?

— Мстить — это нехорошо. Это не по-христиански. Нельзя мстить.

— Да при чем тут христианство?

— Понимаешь, — спокойно говорит Машка, — Бог его сам накажет за проступок.

— Ха, — хмыкнул я, — а я откуда узнаю, что он его наказал?

— Разве это важно? — спросила Мария. — Зачем тебе это знать?

— Ну, как зачем? А вдруг твой Бог забудет и не накажет?

— Накажет, я тебе говорю. Бог не прощает преступлений.

— Ой, Маша, ты как моя бабушка. Та всех бы прощала, кроме меня.

— Она и тебя прощает, зачем ты напраслину говоришь? У тебя замечательная бабушка. Тебе повезло. У тебя и бабушка есть, и дедушка, и сестра. А у меня только мама и папа. Знаешь, как мне хочется, чтобы у меня тоже были сестра или брат, бабушка, дедушка.

— Ну, дедушка, понятно. А вот с бабушкой, мне кажется, ты погорячилась. Нет, пусть, конечно, будет, но когда она встревает во все дела, это становится пыткой. Лучше бы она жила в другом доме. Жить сразу с родителями и бабушкой — это очень трудно.

— В чем трудность? — удивилась Машка.

— Свободы нет! — говорю.

— Придумываешь, — смеется Машка.

— Ты меня не поймешь. Чтобы меня понять в этом вопросе, нужно хотя бы год пожить вместе с моей бабушкой. Я посмотрел бы, как бы ты потом заговорила.

— Не знаю, мне кажется, ты сгущаешь краски, — недовольно сказала Машка.

— Ничего я не сгущаю, — говорю. — Просто она хочет все знать обо мне, хочет, чтобы я ее вонючую кашку ел каждый день, чтобы я не гулял допоздна, чтобы не ездил сам на электричке, чтобы не купался в озере, чтобы был отличником, чтобы… Иными словами, она все хочет. Чтобы я был как ангел.

— Странный ты, Мишка, — рассмеялась Мария, — ну и что же в этом плохого?

— А ты хотела бы быть ангелом? — спросил я.

— Конечно, — закивала Машка.

— А что мешает? — съязвил я.

— Не получается.

— Вот и у меня не получается, — щелкнул я пальцами.

— Но от этого бабушка ведь не перестает тебя любить. Она желает тебе только добра. Представь, если бы рядом с нами не было взрослых людей. Что было бы?

— Да ничего страшного, — ухмыльнулся я. — Когда никого нет дома, я от них отдыхаю.

— Отдыхаешь. Но их нет дома час-два, день. А ты представь, если их вообще нет, вот взяли и уехали от тебя навсегда.

— Все, что ли?

— Ну да. Ты совершенно один. День, два, месяц, год.

— Не, Маша, ну это ты загнула. Я же еще не работаю, мне учиться нужно. Как это все и навсегда. Ловко ты все перевернула. Говорили о бабушке, а ты начинаешь обо всех взрослых. Взрослые, конечно, нужны… — По-моему, Машка снова запутала меня своими рассуждениями.

— Но ты же сам сказал, что ты от взрослых отдыхаешь.

— Сказал, — согласился я. — Но не все же время отдыхать. Без них тоже пока не проживешь.

— Вот видишь! — обрадовалась Машка. — А твоим родителям тоже нужны бабушка и дедушка. Понял?

— Да ну тебя, — махнул я рукой. — Хорошо, я погорячился. Пусть будут и мама, и папа, и бабушка, и дедушка. И даже Лилька пусть будет с Игорем.

— Замечательно, — хлопнула ладошками Маша.

Машка еще долго меня воспитывала. Но потом все утряслось, и вечером, когда стемнело, мы целовались с ней на качелях. Как хорошо, что у наших мам, а особенно у бабушки, нет приборов ночного видения.

На следующий день в нашем поселке снова случилось несчастье. Еще один участник «Формулы-1» сбил собаку, правда, бродячую. Мы гуляли с Машкой в лесу, а когда возвращались домой, на обочине увидели беднягу всю в крови. Собачонка жалобно скулила, у нее были перебиты лапы. Машка взяла ее на руки. Что меня поразило, она не испугалась крови, и ей было наплевать, что испачкает платье.

— Бежим домой. Ее нужно перевязать, — сказала она.