начала было поднимать руки в защитном движении, но не успела: кулак Линно-ри точно впечатался ей в нижнее веко. От второго удара в соседний глаз сберегло лишь то, что руки она всё-таки выставила.

— Медленно, — сказал дайна-ви. — В полную силу удар — и лежишь на земле.

На ты Линно-ри перешёл сразу, будто подчёркивая, что он тут учитель, а она всего лишь неразумная ученица.

Утирая злые слёзы со щеки, Ира снова встала в стойку. «А это не в полную силу?!»

Ей показали мощь телесную, отправив в полёт до ближайшего дерева. Показали ловкость, скрутив руку за спиной неуловимым движением. Показали ледяное спокойствие, с которым надавили на болевую точку в районе плеча.

— А теперь, — сказал Линно-ри, не обращающий никакого внимания на её слёзы, — возьми палку и напади на меня. Я тоже возьму дубинку, но не буду атаковать, только защищаться. Попробуй попасть.

К этому моменту Ира уже горела от стыда, злилась, чувствовала себя униженной. Это совершенно не напоминало уроки, которые она себе воображала. Бросить всё к чёртовой бабушке не позволяли только упрямство и осознание, что, если сдастся, это будет ещё унизительнее. Ведь она сама его попросила.

Подняв палку руками, на которых уже наливались синяки, она попыталась дотянуться ею до Линно-ри. Он легко отводил удары, а она боялась даже приблизиться к нему после всего, что он ей продемонстрировал. Так продолжалось несколько минут, а потом дайна-ви резко бросился к ней, одной рукой хватая за воротник и притягивая, а второй выставляя свою дубинку так, что она практически упиралась Ире в нос.

— Это не кусок дерева. Это меч. И именно это — расстояние, на котором идёт бой. Недостаточно быстра, недостаточно сильна, недостаточно ловка, недостаточно собранна или зла, и жизнь обрывается. И будет уже всё равно, что получены ссадины, синяки и увечья. Ты боишься меня, боишься сделать больно, боишься испытать боль. И то, и другое, и третье — путь к поражению. А поражение — путь на Мост. Бояться противника уже бесполезно, когда он напал. Ты не будешь спрашивать у каждого, по силам ли он тебе. А они не спросят, достаточно ли ты умелый боец, чтобы сражаться с ними на равных. Если напали — защищаешь жизнь, выворачиваешься наизнанку, рвёшь жилы. Или ты — или тебя. Время для страха пройдено, когда начался бой. Бояться боли естественно. Но сломанная рука лучше выбитого глаза. А выбитый глаз лучше отрубленной головы. Если чтобы защитить голову, нужно под меч подставить кисть — значит, это цена, которую ты платишь за жизнь. Если, конечно, не успеешь изыскать иного способа. Ты не хотела поднимать руку на моего брата и выбрала меня учителем. Я принял эту роль. И не буду щадить. То, что ты ощутила сегодня, — нежное поглаживание по сравнению с настоящей битвой. А они будут, если не передумаешь учиться. Так что реши для себя, стою ли я твоей заботы. На сегодня всё.

Сон не шёл. Ира вжалась в стенку палатки, прикусив зубами край шерстяного одеяла, глуша злые слёзы. Стыдно. Обидно. Такая слабая! И Линно-ри тоже хорош! Разве он не видит, что она взяла оружие в руки впервые в жизни?! Неужели нельзя поласковее и попроще?! Что, трудно было показать пару приёмов и подождать, пока она привыкнет? Бить-то зачем было?! Она подула на пальцы, которым сегодня досталось. Они опухли и явно говорили о том, что никакого «завтра» в их занятиях не будет. К утру они станут такими, что она не сможет сомкнуть их на дубинке. Синяк под глазом ныл, а те, что на руках, давали о себе знать, стоило неудачно повернуться.

Когда наступила темнота, Лэтте-ри и Терри-ти протиснулись в палатку. Ира вжалась в стенку, понимая, что если Лэтте-ри сейчас её обнимет, то она просто разрыдается и наговорит много нелестных слов о его брате. Но он, словно чувствуя, а может, и зная наверняка, не стал этого делать. Одну руку он положил под голову, а вторую оставил поверх одеяла. И только подбородок аккуратно пристроил у неё на макушке. «Знай, я здесь». Ира не смогла сдержать всхлипа и снова прикусила зубами ткань.

Сон был неспокойный. Боль, то тут, то там проскакивающая по телу, вырывала из тёмных и мрачных сновидений. Не до конца, ровно чтобы ощутить дискомфорт и снова — в серую пучину неясных образов. Окончательно разбудил ввинтившийся в мозг поток вещания.

«Ир. Ира! Проснись!»

«Да, Варн. Что случилось? Ещё не утро…»

«Вылезай! Ты должна это послушать!»

Ира удивилась, выкрутилась из одеяла, охнула от боли и с неохотой выкатилась во влажность утра, судорожно неработающими пальцами застёгивая сапоги. Второпях промочила пятки в росе и не успевших впитаться в землю остатках ночного дождя. Зубы стукнули от холода, но она заставила себя собраться.

«Быстрее! Прямо. К костру, потом по той тропинке… Нет! Левее! Ещё прямо, теперь не останавливайся!»

Но Ира уже и без комментариев слышала то, о чём говорил Варн. Она пока не разбирала слов, но уже то, что не кто-нибудь, а Доваль говорил на повышенных тонах, заставило её прибавить шаг.

«Стой! Вот за это дерево».

Ира навострила уши и распахнула глаза, поняв, о чём идёт речь.

— Ты не пойдёшь к ней, одарённый! — говорил Линно-ри, не обращая внимания на Доваля, который тыкал ему в лицо истекающие зелёными струями пальцы.

— И кто меня остановит?! Ты хоть понимаешь, на кого поднял руку?!

— На того, кто сам меня об этом попросил.

— Она попросила тебя научить, а не избить!

— Как ты предлагаешь учить кого-то военному делу, не нанося повреждений?

— Как все учат! Постепенно! И она…

— Сколько ей зим? — перебил его Линно-ри.

— Двадцать одна, — ответил Доваль и сам на себя разозлился за такую поспешность. — Да какое это имеет значение?!

— Если бы её тело эти двадцать одну зиму принадлежало мне как наставнику, то я сумел бы подготовить и его, и разум к тому, что предстоит. У меня этих зим не было. Она попросила научить, и я учу, как всегда учат в подобных случаях. Через память тела. Через боль, что заставляет не забывать и не повторять ошибок. И если к утру она не передумает учиться дальше, то буду продолжать идти по этому пути как по самому простому.

— Избивая на каждой тренировке?! Женщину?! Да я бы и матёрого бойца к тебе в ученики не пустил после такого!

Линно-ри вздохнул и облокотился на ствол дерева, складывая руки на груди.

— Я знаю, что она женщина. Не наша женщина.