потаенные мысли; и наконец, ошеломлял правдой, которая им открывалась только сейчас:

— Кого же вы едете усмирять! Рабочую братву? Матросов, сбросивших офицеров за борт?

— Немецких шпиенов мы едем бить, — возражали ему.

— Ну, бей меня, — предлагал он. — Я полтавский столяр. С шестнадцати лет по тюрьмам путешествую и по митингам. Все за тебя вот. А чего им остается — толстосумам? Шпионом меня обзывать. А ты, ушастый черт, и развесил свои слухалки.

Смеялись, спорили, хлопали, но когда он вылезал из вагона, знал: эти повернут назад.

И они поворачивали — взвод за взводом, рота за ротой.

Сначала — они, потом — эшелоны.

Он вернулся в Военно-революционный комитет на третий день революции и доложил, что задание выполнено и что он ждет следующего. А сам в душе мечтал свалиться тут же под стол, на котором лежали карты Петрограда и пригородов, и заснуть.

— Надо бы тебе отдохнуть, товарищ Восков, — сказал Овсеенко, бывший ссыльный, — да вот корниловцы и красновцы лезут на Гатчину и лезут. Возьми своих с оружейного…

Легко сказать — возьми. Все лучшие силы сестроречан уже брали штурмом юнкерские училища, несли охрану Смольного и военных объектов на Суворовском проспекте. Но он добрался к ночи в свою «республику», обшарил с друзьями все склады в поисках винтовок, вооружил всех, кто способен был стоять под ружьем, забежал на минутку поцеловать своих малышей, и к утру сестроречане уже выехали на позиции.

Рассказывают, что отряд Воскова, которым были подкреплены части, выдвинутые на Пулковские высоты, не пропустил ни одного боя и ни одной возможности поагитировать казачьи части. Красновские «сотни» таяли, как морская пена, выплеснутая на берег.

И снова он в ВРК. Как не вовремя лезет сон.

— Задание выполнено. Есть новые?

— Есть. Дело недолгое. Юнкера опять забузили. Вот адрес. Возьми их на идею или на мушку.

Взял. И на мушку, и на идею.

Шли седьмые сутки, и человек начинал забывать, что существуют сон, отдых, горячий чай и даже бегущие в небе облака.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.

РАЗГОВОР В ВОЕННОМ СОВЕТЕ

— Семь суток на ногах! Семь суток он не выходил из боя!

В кабинет вошел секретарь, протянул пачку депеш:

— Товарищ член Военного Совета, это срочно на подпись. — И добавил вполголоса: — Опять бьют по Фрунзенскому.

С неодобрением посмотрел на посетительницу.

— Вы задерживаете человека, который каждую минуту должен решать вопросы жизни и смерти блокадного города. Подумайте, так ли у вас был насыщен хотя бы сегодняшний день.

И пока член Военного Совета углублялся в бумаги, она размышляла: в самом деле, как же она провела день?

Получила увольнительную и могла уходить: об этом дне они уже давно сговорились с матерью. Но «кубрик» показался не очень уютным, и она заставила девочек из своего взвода произвести капитальную приборку. Пол научилась надраивать здорово и эту работу оставляла себе.

Лена, провожая подругу, втолкнула ей в противогаз ломоть колбасного фарша в целлофане.

— Это для бабушки. От меня.

Бабушку ранило осколком, и они недавно перевезли ее из расщепленного «полюстровского» домика на Кронверкскую: теперь и Сальма Ивановна, и Сильва могли к ней чаще наведываться. Бабушка не могла представить себе, как будет обходиться без своего домика и своего огорода, и Сильва, чтобы доставить ей удовольствие, с утра поехала окучивать картофель. На обратном пути, у Финляндского, попала в обстрел, несколько минут пролежала под грудой щебня и песка, поняла, что жива, отряхнулась, почистилась и двинулась дальше.

Угостила старушку деликатесами, — морскими галетами и колбасным фаршем, перебрала книги, улыбнулась дорогим именам под дарственными надписями, постояла у большого портрета Семена Воскова, такого молодого, улыбающегося, которому, казалось, только темные багеты мешали выбраться со стены и стать с ними рядом, в блокадном Ленинграде. «Как бы ты поступил на моем месте?» — спросила она.

Ого, время бежит быстро. Расцеловала бабушку, соседских девчонок, припустила в госпиталь, за матерью. Выбрались на Невский, который так любили, вообразили себе мчащихся обратно к своим пьедесталам клодтовских коней, а потом вдруг надумали: в киношку!

Они так и не узнали, встретились ли снова адмирал Нельсон и прекрасная леди Гамильтон, потому что экран погас и администратор привычно объявил: «Район подвергается артобстрелу. Выходите, граждане!»

— Мама, — спросила Сильва. — А что отец делал, если была уж очень застойная работа?

Сальму Ивановну почему-то вопрос не обрадовал.

— Видишь ли… Так прямо мы не говорили об этом. Семен, наверно, не признавал за кем-либо права называть любую работу, если ее поручила партия, застойной. Но ему везло, если ты считаешь это везеньем, на быструю смену заданий. Его друзья рассказывали, что в дни Октября он семь дней не выходил из боев на самых разных позициях. А к чему вопрос?

— Просто так. Засиделась я в школе.

— А если я скажу, что засиделась в госпитале, а кто-нибудь другой — что засиделся на фронте?

— Фронт, фронт, — с надеждой сказала Сильва.

Они распрощались на неделю.

В окошечке пропусков Смольного Сильве сообщили, что заявки на нее нет, но просили позвонить в приемную секретаря горкома.

— Соединяю вас с членом Военного Совета, — сухо сказал секретарь, когда она назвала свою фамилию. — Только, пожалуйста, говорите коротко и по существу.

Вот тогда она и сказала по существу, после чего член Военного Совета велел ей подняться к нему в кабинет.

Впервые в жизни она гордо произнесла вслух имя отца, чтобы пойти по его следам.

— Простите меня, — сказала она, когда крайне недовольный этим вторжением секретарь оставил ее наедине с членом Военного Совета. — Я действительно целый день сегодня гуляла по увольнительной, а вы целый день работали и решали необычайной важности вопросы. Но кто же мне поможет, если не вы? И отца я вспомнила не потому, что хочу жить легче, а потому, что хочу жить труднее. Скажите, вы понимаете меня?

— Понимаю, — подтвердил он. — Но что бы вы, товарищ Воскова, думали о членах Военного Совета, если бы они решали вопросы за тех, кто их должен решать на местах?

— Бывают такие случаи, — не сдавалась она, — когда высший военачальник может сделать исключение. Если, конечно, он верит в человека. А это именно такой случай, — заверила его Сильва.

— Что вы умеете делать? — наконец спросил он.

Она знала, что такой вопрос будет. Но говорить о себе?..

— Я радист, — четко доложила она, быстро вскочив со стула и став как по команде «смирно». — Тридцать групп в минуту. Меня даже отобрали для партизан, но начшколы уперся. У меня