Сегодня лазутчик не должен уйти. Едва над улицей взлетела сигнальная ракета, они увидели тень, шмыгнувшую под арку. Двор оказался проходным. Погоня разделилась. Услышав впереди пистолетный выстрел, выскочили на набережную.

— Плечо царапнуло! — крикнул курсант. — Вроде на том крылечке притаился!

Тарханов первым прыгнул на крыльцо маленького деревянного домика и распахнул дверь.

— Выходи!

Сильва не поверила глазам: на пороге появилась массивная фигура Зыбина.

— Это недоразумение, — сказал он своим ровным голосом, — здесь все уже спят.

Но когда в темном углу коридорчика курсанты подобрали портфель с ракетницей и рисованым планом микрорайона, а по распахнутому кухонному окну и грязным следам на подоконнике догадались, что лазутчик ушел, Зыбин сник.

— Он грозился меня убить… Я не смог с ним справиться…

— Молчать! — приказал Тарханов. — Вы один здесь живете?

— Один, хотя непостоянно. Остальные эвакуированы.

— Откуда ракетчик знал расположение квартиры? Как он мог войти, если вы уже спали и дверь была заперта?

— Он… Я… У него, наверно, свой ключ. Пощадите старика, — вдруг жалко пробормотал он.

Сильва не выдержала.

— А вы, Зыбин, щадили кого-нибудь в жизни? За что вас щадить?

Он всмотрелся в нее, узнал, хмыкнул:

— Запомнила меня ваша семья, мамзель? У, как я вас всех ненавижу…

— Я его сейчас пристрелю, — очень спокойно произнесла Сильва.

Он прижался к косяку, взвизгнул:

— Держите ее… Она фанатичка… Она может убить… Я не желал подохнуть. Они дали мне продкарточки… Да держите же ее!

— Кто он? Ты его знаешь? — закидали ее вопросами курсанты.

— Враг, — сказала Сильва. — И всегда был враг. Даже когда имена себе таскал из календарей. Ну-ка, назовите свое имя, Зыбин!

Но он со страхом смотрел на ее руки, хотя пистолета в них не было.

Тарханов доложил Кардову с подъемом:

— Согласно вашему указанию, лазутчик запеленгован.

Каждый день Сильва восстанавливала в памяти разговор с членом Военного Совета, пока, наконец, не сказала себе: «Забыли обо мне. Или некогда. Или отказ. Все равно нужно добиваться».

Школа готовила вечер отдыха. Лена и Сильва сочинили смешные куплеты и сценки о курсантской жизни. В разгар репетиции вошел Кардов.

— Концерт сдвигается, — объявил он. — Прибыл полковник для отбора. Разойтись по взводам.

Сильвины ученики входили к проверяющему одними из первых.

Полковник Сильву узнал, поздоровался, спросил:

— Экзаменоваться сегодня не будем?

Подумала: «Спросил без всякого интереса. Забыли».

— Да нет уж, товарищ полковник. Обжегшись на молоке, не дуть же на воду.

Полковник посмотрел уже внимательнее, не без иронии. Потом ее вызвал Кардов. Показал список «счастливчиков». Ее фамилия значилась первой.

— Опять вычеркнете? — произнесла механически, без всякого раздражения, как если бы утверждала, что снег белый.

— Прощайте, инструктор Воскова! — сказал он с сожалением в голосе. — Вы прорвались.

— Вы шутите, Алексей Константинович? — У нее даже дыхание перехватило. — Значит, там… доверили?

— Прощайте, а лучше до свидания, — грустно закончил он. — Мы все будем помнить вас.

Она ушла от него в смятении. Спустилась по «парадному трапу», забыла ответить на приветствие часовых, выскочила на набережную, села на поваленное дерево и стала пристально следить, как лунный свет разливается по мерцающей невской воде. Хотелось смеяться, петь, писать стихи, и вдруг возникли смутные очертания строф, которые потом сохранит дневник.

Мне хочется напиться лунным светом,

струящимся в синеющий простор,

и любоваться звездным самоцветом,

и окунуться в полыхающий узор.

Слегка огнистый, матово-стеклянный,

в ночи чуть серебрится лунный блеск,

и тихо льется струйкой одногранной,

и слышится невольно песни всплеск.

Хрустнул камешек под ногой и покатился вниз. Подошла и присела рядом Лена.

— С кем ты беседовала?

— Сама с собой. Как хорошо, что ты пришла, Леночка. Милая моя, хорошая. Как же я без тебя буду?

Долго-долго они молчали. Потом Лена сказала:

— Если письма придут от Ивана Михайловича или Володи, я их перешлю к тебе на Кронверкскую…

— Хорошо. Только от Володи писем уже давным-давно нет. Наверно, перевели его в часть, откуда не пишут. Компот форменный у нас с ним получается.

Когда утром девушки проснулись, Сильвина койка уже была аккуратно застелена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

КОМИССАР ПРОДОВОЛЬСТВИЯ

Высказав впервые эту идею в Петроградском губисполкоме, Восков наткнулся на бешеное сопротивление эсеров.

— Так вам и отдадут кулачки хлебушка! — издевательски пророчили они. — Или с пушечками поедете на хутора?

И вот теперь комиссар продовольствия Союза коммун Северной области, в которую входили восемь самых голодных губерний, решил осуществить свое давнее намерение.

Он не успел еще обосноваться в своем маленьком кабинете на Адмиралтейской набережной, как эсеры принялись уговаривать его срочно выступить на крестьянском митинге в Тихвине. Они хорошо знали, что там подняли голову кулаки. Они были уверены, что Воскова ждет полный провал. А Восков отправился в Тихвин без всякой охраны, взяв с собой всего одного молодого рабочего.

— Семен Петрович, — говорил ему в дороге парень, — я нехорошие разговоры слышал. Нас там могут кокнуть.

— Мы, Левушка, народ ученый, — отшутился Восков. — Не сразу в лагерь врагов сунемся. Прежде у друзей побываем. Кроме того, тебя Львом нарекли — цени!

Он выступал по дороге на многих маленьких станциях. Он напоминал крестьянам, что Россия разорвана на части интервентами, что от нее временно отрезана Сибирь.

— Дело сейчас в вас самих, братцы, — пояснял он. — Помогите собрать излишки у кулаков и спекулянтов. Ленин все время напоминает: «контроль» и «учет». В этом сейчас наше спасение.

В Тихвин Восков приехал не один: десятки молодых парней стали его добровольными помощниками и агитаторами.

— Почему тебя любят мужики? — завистливо спрашивал Лев.

— Любовь, Левушка, должна быть взаимной, — отвечал Семен. — Говори людям правду, и они ее оценят.

На крестьянском собрании в Тихвине председательствовал эсер. Слово предоставляли и эсерам, и анархистам, и кулачью, но только не сторонникам Ленина. Наслушавшись их вволю, человек в рабочей куртке и кепке забрался на крышу у чайной и громко крикнул:

— К чему призываем? Мужику на бога уповать, дармоеду амбары запирать?

На трибуне произошло замешательство. Председатель подал кому-то знак платком, и сбоку прогремел выстрел. Толпа шарахнулась.

— Спокойствие! — крикнул Семен. — Пугают! Ай, доброго председателя нашли себе тихвинские купцы да кулаки! Сигналит об опасности. И правильно сигналит. Я их пушить приехал. Восков моя фамилия. Губернский комиссар по продовольствию.

Стоявшие у трибуны молодчики, подкупленные кулачьем, закудахтали, замяукали, закукарекали.

— Лайте, мяукайте, беситесь! — прорвался голос Воскова. — С большевистского курса меня не собьете.

Он и здесь заставил себя слушать.

— Когда в стране ощущается острый недостаток какого-либо продукта, — закончил Восков, — право и долг социалистического государства наложить на него