Караульный зачитывает имена из списка, чтобы перед возвращением на родину женщины могли занять новое помещение. Дита, не теряя времени, поспешно собирает вещи, чтобы покинуть наконец блок «нежелательных». Фамилии следуют одна за другой.

«Плятц Ева». Произнесены всего два слова – а глаза красавицы Евы уже полны печали. Лиза, стоявшая рядом с ней, отходит в сторону.

– Это недоразумение, ты же знаешь! – оправдывается Ева, а тем временем караульный повторяет ее фамилию и имя, четко произнося их тоном, не терпящим возражений.

Требование репатриации в Германию означает преданность родине.

– Лиза… ты не можешь верить в то, что я на такое способна. Тебе известна моя тайна. Ты же меня знаешь!

Но Лиза не отвечает. Почему только Ева, единственная из заключенных, получила письмо? Как ей удалось уговорить коменданта привезти в лагерь рояль? Какой же она была дурой, что поверила в дружбу Евы, делилась с ней своими мыслями, переживаниями! Это же очевидно: она улучшила условия пребывания женщин в лагере, чтобы потом сдать их врагу.

Сотни пар глаз следят за Евой.

– Лиза, посмотри на меня! – умоляет она, пытаясь разубедить подругу с таким отчаянием, как будто из всех женщин в мире на ней лежит самая большая вина.

Лиза возвращается в барак двадцать пять, их с Евой барак. Ее предали. Ева идет по асфальтированной дороге. Вместе с ней шестьсот ариек направляются в блок L. Стражи подгоняют их с ледяной учтивостью. С двух сторон колючей проволоки на всех языках доносятся оскорбления. Кошмар, разыгрывающийся на сцене театра.

В блоке «нежелательных» начинаются волнения. Женщины спрашивают друг у друга совета.

– Я не хочу ничем быть обязанной нацистам, но вдруг благодаря этому я смогу вырваться отсюда и вернуться домой? Другого способа нет. Я могла бы сказать им, что я немка, это, конечно, было бы неправдой… – говорит машинистка из Бельвиля, рожденная во Франкфурте.

– Может быть, я тоже смогу записаться в арийки и вернуться домой? – говорит Дагмара, фамилия которой – Розенталь.

Женщин, готовых предать свои убеждения ради того, чтобы вернуться домой, довольно много.

– Немцы создадут комиссию, которая вам устроит допрос, прежде чем отпустить, ваш обман откроется, и вы поедете умирать в очередной лагерь, потому что вы – трусихи! – отчитала их Лиза. Женщины, вздыхая, соглашаются с ней. Дагмара опускает голову на свои исхудавшие колени.

Дни проходят, тянутся нескончаемой чередой: с тех пор как Еву перевели, блок как будто вымер. Лиза чувствует невероятную слабость. Ей плохо, тошнота и рвота отнимают скудный остаток сил. Она бродит возле решетки, глядя на то, что осталось от «Голубого кабаре», словно собака, ожидающая возвращения хозяина и готовая наброситься на первого попавшегося незнакомца. Лиза рассматривает декорации, рояль, рисунки Эрнесто. Без Евы, которая вдохнула в него жизнь, барак кажется пустым, словно кукольный домик, который жестокий ребенок бросил на землю. Прошло уже три недели – целая вечность. Лиза заходит в барак коменданта Даверня. Там пусто. На столе лежит его фуражка. Радио включено.

Пятого июля немцы захватили мощную радиостанцию «Le Poste Parisien»[75]. Теперь из роскошной современной студии на Елисейских Полях передают немецкие марши и выступления артистов, нанятых дирекцией Propaganda-Abteilung Frankreich[76]. Военное командование рейха позаботилось о том, чтобы, воздействуя на все органы чувств, в том числе и уши, убедить французов сотрудничать с ними. Парижское радио лжет, Парижское радио теперь немецкое, но об этом еще не знают. По радио передают новую антисемитскую передачу Жоржа Ольтрамара[77] «Евреи против Франции». Тишину нарушает песенка, раздающаяся из приемника.

Так вот какой стала Франция? Лиза тянется к ручке приемника, чтобы его выключить. Пальцы, скользя по столу, натыкаются на какой-то предмет. Вот она, открытая папка, на которой аккуратным почерком, черным по белому, выведено: «Административные документы женщин арийского происхождения». Одной добродетели недостаточно для того, кто испытывает потребность в правде, для того, кто ее боится, все является искушением. Лизу мало волнуют незнакомые ей имена, она не намерена копаться в скрытых амбициях заключенных. Ее интересует только Ева. Лиза просматривает личные карточки, где указаны последние известные адреса проживания, фамилии после замужества, идентификационные номера, связи с политическими партиями или организациями. На двадцать шестой странице – Ева Плятц. Значит, все правильно, ошибки не было. Лиза вынимает из папки бумагу, чтобы рассмотреть ее получше, убедиться в том, что глаза ее не обманывают. Женщина начинает дрожать. Ее охватывает гнев – чувство, доселе ей неведомое. Но в личном деле Евы есть небольшое примечание: ее отец, ставший офицером Sturmabteilung[78], «коричневорубашечником», требует ее немедленного возвращения в Германию. Она не солгала! Лиза заливает бумагу слезами, целует ее, не в силах сдержать порыва. Их дружба, связь, которая между ними установилась, не нарушена. Еву направили в блок L против ее воли.