Дни еще погожие, но теплое лето уже закончилось. Двадцать четвертого октября 1940 года солнечные лучи могут ввести в заблуждение глаза, но не тело. Все вокруг бледнеет: в Пиренеях наступила осень. Испанцы молча роют ямы вдоль барака номер двадцать пять, у подножия деревянной постройки. «Можно подумать, что они собираются докопаться до фундамента, – размышляет Ева, – выкопать его из земли и установить в другом месте».

– Зачем вы это делаете? – спрашивает она.

– Чтобы уводить воду.

– Какую воду?

– Зима приближается, – отвечают мужчины.

– Зима здесь должна быть мягкой, мы же на юге, не так ли?

Испанец пристально смотрит на землю.

– Температура тут не опускается ниже нуля, не так ли?

Мужчина с лопатой поднимает на Еву глаза и говорит:

– Год на год не приходится.

Ева осматривается вокруг, как будто видит все впервые. Вот уже шесть месяцев вершины гор являются частью летнего пейзажа, но совсем скоро они покроются снегами, которые, вполне возможно, похоронят под собой и их. Конечно, в Германии зимы были суровыми. Но тогда Еве не приходилось спать на голой земле. Немецкий холод был волшебным, он завоевывал сердца. Снег покрывал здания, памятники, и тогда казалось, что они неподвластны времени. Улица полностью принадлежала детям, катающимся на деревянных санках. Движение земного шара замедлялось, воздух очищался от страданий. Начиная со второй половины дня можно было увидеть, как над крышами струится дымок из каминов, обогревающих мирные семьи. Эти прекрасные горы, до сих пор представлявшие для узников защиту, внезапно становятся угрозой. Кто знает, какие опасности скрываются за их вершинами?

– Está aquí![79] Гитлер здесь! Вместе с Франко!

К ним подбегает какой-то испанец. Его лицо выражает замешательство. Нельзя здесь оставаться, они идут за нами!

Рабочие тут же бросают лопаты и бегут, чтобы сообщить новость в своем блоке. Кто-то призывает к восстанию. Накануне Адольф Гитлер приезжал на вокзал в Андай, французский город, расположенный у самой испанской границы, на Атлантическом побережье; приезжал он на своем поезде, Erika, чтобы встретиться с Франко. Испания должна воевать на его стороне. У Франко хватило смелости приехать на восемь минут позже Гитлера и вести переговоры в течение девяти часов. К тому же он выдвинул свои требования. Сразу же после этой встречи Гитлер направляется на север, чтобы остановиться в Монтуаре[80] и пожать руку Петену. Он не заезжал в Гюрс, но находился примерно в ста километрах от лагеря, и этого достаточно, чтобы сбитые с толку заключенные, слышащие по ночам, как волки воют за горами, окончательно потеряли голову.

Отъезд Даверня сильно повлиял на настроения в лагере. Беззаботные лучики, пробегавшие иногда по лицам испанцев, окончательно исчезли. Одни говорят, что Давернь просто-напросто дезертировал, другие – что он присоединился к маки[81]. К их сожалению, выбор членов комиссии Кундта пал на Грюмо – на них произвели впечатление его напыщенный вид и отсутствие сострадания к заключенным: он ударил еврея, а затем вытер руку об столб. Впрочем, отвращение он питал исключительно к мужчинам. Женское тело действовало на него не столь отталкивающе.

Личные амбиции Раймона Грюмеля сделали из него идеального, по мнению немцев, исполнителя. Он знает, как использовать человеческую подлость. Знает, как прибегать к сексуальному шантажу, физическому насилию, как морить заключенных голодом, чтобы сэкономить на закупках продуктов питания. Не имея достаточно собственных убеждений, чтобы быть антисемитом, он сумел приспособиться к требованиям эпохи и, можно сказать, заразился нацизмом. Грюмель – человек, разыгрывающий спектакль. Ему необходимо работать на публику. Теперь, когда его продвинули по службе, он постоянно носит перчатки из коричневой кожи. У него прибавилось власти, поэтому ночные похождения возобновились. А поскольку зрителей стало меньше, спектакль должен быть более зрелищным.

Как-то ночью в начале ноября Грюмо ворвался в барак номер двадцать пять. Молодая проститутка, к которой он успел привязаться, умерла от дизентерии. Найти новую жертву среди двенадцати оставшихся женщин нелегко. Они уже ни на что не похожи, у некоторых нет сил даже на то, чтобы сопротивляться. Единственная из узниц, сохранившая формы, – Сюзанна. Но она француженка. Разве, лаская ее, он получит экзотическое удовольствие? Грюмо хочет сделать объявление: он решил больше не бить отказывающих ему женщин хлыстом. Он открывает дверь барака, чтобы выбросить хлыст, как бы в доказательство своих добрых намерений. Улыбаясь, новый комендант достает из угла барака огромную дубинку. Рука в кожаной перчатке хватает Сюзанну за рыжие волосы. Пара бигуди падает на землю вместе с клоком волос, на месте которого выступают капельки крови. Лиза сжимается от страха, Ева ложится на нее, чтобы защитить. Беременность Лизы еще не заметна. Женщины заключили между собой негласный договор: похотливый комендант не должен прикасаться к будущей матери. Теперь это дело чести каждой из них: пожертвовать собой, чтобы ребенок, который еще не появился на свет, не столкнулся с насилием. Мальчик или девочка, но родится новая жизнь и у нее не будет прошлого. Она будет смотреть на мир как на прекрасную загадку и излечит их всех от скорби по миру, который уже не вернуть.

Женщины закрывают глаза и, стараясь отвлечься от происходящего, думают о таинственном месте. О месте, куда они поедут, когда война закончится. Ева представляет себя жарким летним днем в Риме на Кампо-деи-Фиори; они с Луи держатся за руки, в воздухе витает аромат горячего кофе. Лиза видит себя в Париже: стоя на балконе с маленьким ребенком на руках, она наблюдает за тем, как Эрнесто рисует на площади Тертр. Грюмо приставил дополнительных караульных к мужским блокам; теперь с них не сводят глаз. Женщины изолированы, предоставлены сами себе. Но существо, которое растет в утробе Лизы, придает им сил. Оно олицетворяет то чудесное, что может таить в себе человеческое существование и что не поддается ни одному закону, – надежду. Удары уже не причиняют адской боли, раны заживают быстрее. Они больше не жертвы: они – армия, призванная защищать единственное существо – лагерного ребенка.

После ухода Грюмеля Сюзанна несколько часов сидит в сторонке. Такое ей довелось пережить впервые. Она кричала, плакала, потом била кулаками по стенам барака. Наконец она подходит к единственной в бараке керосинке, стоящей посреди комнаты. Женщины ждут ее. Они кипятят воду, которая гордо именуется в лагере чаем. Сюзанна глотает слезы, но, глядя на полные ужаса лица своих подруг, набирается храбрости, которая всем уже знакома, и берет себя в руки.

– Мы должны пожаловаться немцам на то, что нам назначили никудышного коменданта. Если уж и быть изнасилованной, то хотя бы парнем, который хорошо знает свое дело.