— Понятно… — Доктор Деметриос Суиза погасил сигарету. — Есть ли связь между существующим положением и твоим отказом пересмотреть решение, которое мы обсуждали сегодня утром в моем кабинете?

— Нет, Метрос. — Поль отодвинулся от стола и направился к двери. — А теперь мне можно подняться к жене?

— Она находится под действием снотворного, Поль, и проспит до самого утра. Я оставил ее под присмотром очень умелой женщины, Литы. Но ты, естественно, можешь на нее взглянуть. — Метрос подошел к Полю вплотную и, будучи меньше ростом, посмотрел на него снизу вверх. — Поспи и ты, друг мой. Девушка молода и здорова. Очень скоро у нее все будет в порядке.

— Ты придешь утром, Метрос?

— Конечно.

— Самое ужасное в этом, — Поль снова полез рукой в волосы, уже и так стоявшие дыбом, — то, что если бы я пошел впереди Домини, я и принял бы на себя основную массу этих проклятых камней. А я велел ей бежать вперед. Думал, она успеет добраться до двери.

— Ты не должен упрекать себя за это, — сказал Метрос, когда они выходили в холл, где он забрал свой черный чемоданчик и куртку. Они обменялись рукопожатиями, и Поль направился вверх, тихо вошел в спальню Домини, где, сидя в кресле, освещенная приглушенным светом ночника, сидела Лита и вязала что‑то на спицах.

Поль приблизился к кровати, на которой лежала Домини, погруженная в наркотический сон после тяжких испытаний, камнепада и потери ребенка, и казавшаяся такой маленькой, беспомощной и потерявшейся. Ресницы ее тяжелым веером легли на осунувшиеся щеки, а левая рука лежала поверх простыни, и широкий золотой ободок казался слишком тяжелым для тонкого пальца, на который он был надет.

В комнате сделалась полнейшая тишина и не нарушалась совершенно ничем — Лита перестала шевелить спицами. Потом Поль тихо сказал:

— Ты можешь отдохнуть, Лита. Я останусь здесь. Женщина поколебалась, но по выражению лица Поля прочитала, что это дело решенное, и, еще раз взглянув на Домини, Лита выскользнула из большой сумеречной комнаты со слабым запахом лекарств. Однако она не сразу отправилась спать, а пошла на кухню и сварила Полю крепкий турецкий кофе. На поднос поставила еще тарелочку с бисквитами и отнесла в спальню. Поль придвинул кресло к кровати и сидел там, посверкивая глазами, как тигр в засаде. Лита поставила поднос так, чтобы Полю было легко до него дотянуться, и оставила его наедине со спящей женой.

Тьма постепенно раздвигалась, начиная с востока, и тонкая стального цвета линия уже отделяла ночь ото дня, когда Домини начала просыпаться. Она смутно осознавала, что с ней рядом кто‑то есть, кто‑то помог ей приподняться в подушках, чтобы она смогла выпить несколько глотков прохладного сока лайма. У нее странно кружилась голова и болело все тело. «Что это, снова грипп?» гадала Домини.

— Спасибо, — пробормотала она, не совсем понимая, кто поправил подушки, чтобы ей было удобнее, а потом снова осторожно уложил ее. Веки у нее казались невыносимо тяжелыми, Домини силилась их поднять и едва различила силуэт с широкими, как крылья, плечами. Уснула она прежде, чем успела задуматься, кто с ней рядом. А когда в следующий раз проснулась, с ней была Лита и еще коренастый с добрыми глазами мужчина, который оказался доктором Деметриосом Суизой.

Через восемь дней доктор беседовал с ней о случившемся выкидыше. Шок от того, что она оказалась погребенной под землей и камнями, явился причиной выкидыша, так он сказал Домини.

Она сидела, облокотясь на подушки, совершенно неподвижно. В день обвала Домини мимолетно почувствовала ребенка, но еще не была готова принять эту весть. Теперь уже слишком поздно, чтобы радоваться или волноваться.

— Полю хотелось ребенка, — тихо сказала она. — Он, наверное, был разочарован, когда вы сообщили, что я его потеряла.

— Убежден, он был бы гораздо более расстроен, если бы потерял вас, — сказал доктор, и, хотя он разговаривал по‑английски не так свободно, как Поль, Домини хорошо поняла каждое вежливое и спотыкающееся слово. Она рассматривала свои руки, лежащие на коленях на шелке халатика. Доктор наблюдал за ней и поражался ее самообладанию. Гречанка безутешно рыдала бы о потере своего первенца, а эта очаровательная и холодная молодая англичанка сидела с совершенно сухими глазами и внешне казалась очень спокойной. Метрос Суиза сунул себе в рот сигарету и вспомнил, как Поль говорил, что эта девушка с холодными синими глазами не любит своего мужа.

Домини и доктор сидели на площадке перед домом, куда Янис вынес им турецкий чай в высоких стаканах. Подал он и тоненькие сэндвичи со всякой начинкой и богатый выбор пирожных. Поль еще утром поехал к своей тетке и должен вернуться с Карой.

— Вы должны хотя бы попробовать сэндвич, — уговаривал ее Метрос, так как Домини только пила чай. — Ну‑ка, я сам вам подам.

— Я совсем не голодна, доктор, — запротестовала Домини.

— Но вы должны есть, дитя мое, иначе будете долго выздоравливать. Вот сэндвич с цыпленком и еще один с паштетом. Очень питательно, и я настаиваю, чтобы вы съели все до крошки.

Доктор был слишком добр и дружелюбен, чтобы отказаться, и Домини обнаружила, что ест сэндвичи и делится с ним своими впечатлениями о Греции. Еще Домини узнала, что он вдовец и что его единственный сын учится в Афинах в медицинском институте.

— Его не удовлетворит работа врача на острове, — с улыбкой сообщил доктор Суиза. — А вот я здесь на месте. Я работаю в детской клинике, построенной вашим мужем, которую помогают содержать влиятельные, как и он, люди. Они же помогают оплачивать счета тех, кто сам не в состоянии сделать это.

— Вы лечите Поля от головных болей, доктор Суиза? — спросила Домини.

Доктор как раз выбирал для себя пирожное, и его раздумье о том, что же предпочесть из множества вкуснейших изделий кулинарного искусства, оказалось слишком серьезной проблемой. По крайней мере, на минуту его вилка застыла над тарелкой, потом он, наконец, сделал выбор и бросил на Домини короткий взгляд из‑под кустистых бровей.

— Он говорил вам о своих… головных болях? — спросил Метрос.

— Не совсем так. Кажется, его раздражает, когда я пытаюсь говорить об этом, — сообщила она. — По всей вероятности, будучи во всем, если не считать головные боли, сильным и здоровым, он не хочет признавать за собой какую‑то слабость.

— Возможно. — Доктор положил в рот пирожное и внимательно наблюдал за пчелами, собирающими мед на ближайших к ним цветах какого‑то вьющегося растения.

— Поль — типичный грек, — вдруг сказал Метрос. — А греков всегда нелегко понять. Их можно сравнить с айсбергами, большая часть их скрыта от глаз.

— Айсберги могут принести много вреда, — тихо проговорила Домини.

— Но они могут растаять: лед не железо.

— Воображаю, какая температура для этого потребуется, — рассмеялась Домини.

Доктор улыбнулся, услышав новый звук ее голоса, и удивился тому, как оживилось и преобразилось от смеха ее прекрасное лицо, которое до этого он видел только страдающим или недоступно холодным. У него засветились глаза. Теперь он понял, что ошибался, считая ее холодной… Ох, как эти ее глаза отражают синеву неба и моря, и как соблазнителен изгиб ее губ. В самом деле, она еще почти ребенок, тонко чувствующий, застенчивый, — не из тех, кто показывает свои чувства. Он наклонился и посмотрел ей прямо в лицо.