– Я граф Золот! И я предлагаю славному гарнизону крепости почетную сдачу в плен на условиях сохранения жизни всем воинам и оказания помощи раненым, а также полного содержания на время войны. Это королевские гарантии, и они распространяются в том числе на принца Торога и его семью!

Я медленно подался вперед:

– Говоришь, королевские гарантии?! Так почему их не озвучил сам король? Я бы тоже нашел что сказать ему!

Лех также сделал шаг навстречу:

– Королевская милость была явлена лишь по моему настоянию – я советник короля Якуба и помню честь рогорцев, что сохранили жизнь нашим раненым после Сердца гор и засады в узком ущелье… Предложение о сдаче в плен стало следствием моих просьб, и потому именно я их озвучил. Принц, будьте разумны, порох для мортир подвезут уже завтра, и после обстрела – я уверен, вы понимаете это не хуже меня – предлагать сдачу будет уже некому. Для вас война окончена так или иначе.

Я чуть покачался на носках, пытаясь сохранить невозмутимость. В нашей ситуации это, казалось, был единственный возможный выход – но с чего вдруг лехам проявлять напоследок подобное благородство? Тем более до того предложений о сдаче не поступало… Последнее я произнес вслух.

– Я уже сказал, принц Торог, это была моя инициатива, и я сумел убедить короля.

– Что же… Я вам не верю.

Лицо леха застыло, словно превратилось в маску.

– Как хотите. Я так понимаю, это окончательный ответ?

Я был готов сказать «да». Но, помедлив мгновение, сказал совсем иное:

– Нет, это не окончательный ответ. Я должен обсудить все с людьми.

– Нечего обсуждать, принц! Или да, или нет, но решать в любом случае вам, ведь вы командир крепости! И к тому же глава семьи… А милость короля, если его предложение отвергнут, будет очень недолговечна…

Твою же! Я чую обман!!! В чем-то есть для лехов выгода в нашей сдаче, и немалая – нутром чую!

Не соглашаться?

Но я не могу обречь любимых на голодную смерть во мраке катакомб, просто не могу… Да и воины, пережив этот день, возможно, взбунтуются, зная (лех озвучил предложение очень громко), что все же есть шанс выжить несмотря ни на что. И ведь их нельзя винить – любой из моих бойцов сделал все возможное, на что способен самый доблестный и самоотверженный воин.

– Хорошо… Я согласен на сдачу. Под королевские гарантии!

Воеводство Рудоса. Лагерь бригады принца-консорта

Аджей Руга

Косые сильные струи дождя безжалостно барабанят по крыше и стенкам шатра, а вдалеке рокочет гром, похожий на грохот пушечных выстрелов. Но, встав у самого прохода, я с наслаждением вдыхаю воздух, наполненный особенной, что бывает только во время сильного ливня, свежестью. В нем также угадываются запах сырой земли и напитавшихся влагой трав.

Закрыв глаза и еще раз вдохнув этот запах, я словно переношусь в тот единственный день, что я позволил себе провести рядом с любимой женой и ребенком в Лецеке, сразу после разгрома торхов. Тогда шел такой же сплошной дождь.

– Любимый…

– Любимая…

Ласки супруги, ее горячее дыхание, бархатистость кожи и упругость тела. К нему прикасаться так сладко, что хочется делать это лишь нежно… Все пережитое сливается в невероятно сладостный миг, миг торжества супружеской любви. Ни с одной женщиной, кроме как любимой, не познаешь подобного счастья, не познаешь, какую нежность и заботу дарит супруга после долгой разлуки, не познаешь, каким чутким, внимательным и заботливым можешь быть ты сам… Говорят, что в супружестве любовь угасает. Чепуха! В супружестве любовь лишь рождается! А все, что было до того, нельзя назвать иначе как влюбленностью.

Но семья не бывает полной без детей. И только с появлением своего первенца, своего крохи-малыша я это действительно осознал, хотя вернее сказать – прочувствовал.

При совершении брачного обряда мы клянемся хранить верность до гроба, но это всего лишь слова – многие мужчины изменяют женам при первой удобной возможности. Кто-то старается держаться, но, когда наступает продолжительная разлука, а рядом оказываются доступные красотки, ломаются, идут на измену… Когда-то мне казалось, что и я могу поступить так же – например, взяв женщину с боя, как это делают многие наши воины. Но как только я впервые увидел, как жена кормит нашего ребенка, нашего малыша, как заботливо, с какой любовью касается губами его ручек и ножек, как крепко прижимает к себе, укладывая спать, как только сам подержал на руках сладкую, теплую кроху, баюкая перед сном, тогда я понял, что, изменив жене, я изменю и ребенку, предам семью. А такое предательство, пожалуй, будет пострашнее предательства своих в бою.

Не знаю, может, в других семьях мужчины не испытывают к жене и детям подобных чувств, может, у них нет времени и возможности насладиться тихим семейным счастьем, поэтому они им не дорожат… Но у нас именно так, и я дорожу этим больше чего-либо в своей жизни.

Да, это был счастливый день, в который война как будто остановилась, осталась где-то за порогом. Мы вместе ели, вместе играли с ребенком, который уже начал улыбаться и беспрерывно повторять «ма-ма-ма-ма-ма-ма», вместе укладывали его спать и вместе не спали ночью, силясь подарить друг другу весь без остатка душевный жар и тепло тел.

Но все хорошее, как, впрочем, и плохое, когда-нибудь кончается. Мое хорошее кончилось уже на следующий день – когда я узнал, что Бергарский, послав пехоту с артиллерией на штурм «Медвежьего угла», собрал всю оставшуюся кавалерию и скрытно переправился через Данапр, минуя броды. У него было лишь две сотни гусар – но и с этими силами он внезапно атаковал лагерь Карева. Полковник допустил серьезную промашку – будучи уверенным в собственной безопасности по ту сторону реки, он не укрепил лагерь. Атака горстки тяжелой кавалерии вызвала сильнейшую панику, новобранцы разбегались, а раненые, которые шли на поправку, погибли практически все – кто в постели, кто сжимая оружие нетвердой рукой в попытке дать отпор. Михал и Григар собрали вокруг себя сотню бойцов, врубились в ряды лехов, потеснив противника, но их отряд оказался в окружении. Бергарский поднажал, и в упорной рубке гусары перебили смельчаков, вооруженных лишь легкими клинками. Пали на поле брани и мои соратники.

Но и после разгрома лагеря бешеный фрязь не успокоился (видать, зацепило его поражение!) и смело ударил навстречу отряду, державшему один из бродов. Наших было больше, переправы защищали не новобранцы, а опытные бойцы, но таранную атаку тяжелой кавалерии не выдержали и, смешавшись, отступили.

А пехота Бергарского между тем, объединившись у пограничной крепости с освобожденными степняками ландскнехтами, без промедлений пошла на штурм. «Медвежий угол» ведь строился против кочевников и не был рассчитан на противостояние даже средней артиллерии. Так что вскоре ворота крепости были разбиты и фрязи штурмовали сразу с трех сторон – два вспомогательных отряда имитировали у ворот основную атаку, а главный удар пришелся на стену. Фрязи забрались на нее с кошачьей ловкостью по заранее заготовленным лестницам, их атаку прикрывала большая часть аркебузуров. Прорвавшись же за стены, наемники смело бросились в рукопашную и, не считаясь с потерями, целиком перебили отчаянно защищавшийся гарнизон. Немногие уцелевшие рассказали, что потери противника при штурме сравнялись с потерями защитников, так что, уничтожив четыре сотни стражей, враг потерял примерно столько же своих бойцов.