Не слушая диких визгов в трубке, она нажала отбой и разжала мокрые пальцы. Подонка, возомнившего о себе невесть что, она на место поставила, вот только проблемы денег на цветовые панели для строящихся домов это не решало.

«Так будет везде, – отстраненно подумала Бжезинская, вытирая мокрую пятерню о подол итальянской юбки, купленной в прошлой жизни за две среднемесячные зарплаты жителя их области. – Когда ходишь с протянутой рукой, будь готова к тому, что тебе будут выдвигать условия, и далеко не все из них тебе понравятся. Вернее, не понравятся никакие, но что-то окажется более приемлемым, чем торговля собой».

Телефон зазвонил, Бжезинская бросила быстрый взгляд на экран, чтобы убедиться, что это не настырный банкир, которому она только что нахамила, и вздрогнула. Звонил Борис.

– Мне необходимо, чтобы ты до конца этой недели перевела мне следующий транш, – начал он, даже не поздоровавшись. – Я доделал ремонт в помещении своего будущего ресторана, мне нужно делать предоплату за оборудование, так что поторопись.

– Вообще-то суммы, которую я дала тебе две недели назад, должно было хватить и на оборудование тоже, – сказала Элеонора, стараясь соблюдать спокойствие. – И следующий транш, как мы договаривались, должен быть только в начале ноября.

– А у меня изменились обстоятельства, – голос мужа, бывшего мужа, звучал нагло и весело. – Мне нужны деньги сейчас, и ты их мне дашь, потому что иначе я переметнусь на сторону Бутаковой. И ты это знаешь.

– Знаю я твои обстоятельства, – устало сказала Бжезинская, понимая, что его шантаж удастся. Никуда ей было не деться от его условий, это они оба знали прекрасно. – Мне вчера сказали в «Гардеробе», что ты в прошлые выходные накупил у них одежды на миллион. Мне кажется, что, собираясь открыть свой ресторан, можно жить на менее широкую ногу.

– Живу, как хочу. Ты ведь в «Гардероб» ходишь, раз тебе там в уши дуют, так почему тебе можно, а мне нельзя?

«Гардероб» был самым элитным бутиком их города, в котором одевались по-настоящему богатые люди. Элеонора действительно покупала одежду либо за границей, либо там, отдавая должное качеству тканей и премиумным маркам. Однако этой осенью она еще не позволила себе ни одной обновки, и продавщицы рассказали ей про Бориса, когда звонили узнать, куда она пропала.

– Я там не была, – она почему-то начала оправдываться, хотя давала себе зарок этого не делать. – Боря, нужно стараться быть экономнее, особенно сейчас, когда и у тебя, и у меня разворачиваются проекты, требующие гигантских вложений. Деньги я тебе переведу, постараюсь в середине октября, но не раньше. У меня сейчас их просто нет.

– Не дави на жалость, – заорал он. – Это ты сама придумала строить этот идиотский комплекс, который сожрет не только все наши деньги, но и тебя саму. Вот теперь и расхлебывай ту кашу, которую заварила. Можешь хоть картофельный мешок носить вместо нормальной одежды, а я экономить на себе и своих удовольствиях не желаю. Я предлагал взять тендер на строительство детского сада. Жили бы сейчас спокойно и в ус не дули. Не захотела – плати. Поняла?

– Поняла, – сказала Бжезинская и отключилась, потому что почувствовала, что вот-вот расплачется.

В кабинет заглянула секретарша Мила, повела тонким носиком, оценивая уровень грозовой обстановки, улыбнулась успокаивающе, прощебетала тонким голоском:

– Элеонора Александровна, к вам пришли. Журналистка Инесса Перцева.

Бжезинская вспомнила, что действительно назначила эту встречу. Перцева писала рекламные материалы лучше всех в городе, и Элеонора заказала цикл рекламных статей в газету «Курьер» при условии, что писать их будет именно Инесса.

Последующие полчаса она показывала рекламные буклеты и огромный макет будущего микрорайона, рассказывала про новое необычное решение, над которым они сейчас работают, перечисляла плюсы, уговаривала, обольщала и вербовала журналистку в свои ряды.

Бжезинская очень старалась быть убедительной, потому что от расположения Перцевой зависело очень многое. Та одним росчерком своего журналистского пера могла как поддержать, так и неисправимо испортить репутацию. Увлечь ее своим проектом было можно, подкупить – никогда. Инесса была женой богатого мужа, поэтому вполне могла себе позволить слыть неподкупной.

Сегодня журналистка отчего-то слушала ее, как казалось Элеоноре, не очень внимательно, не задавала никаких вопросов, зато неотрывно рассматривала свою собеседницу. Несмотря на хладнокровие и умение держать себя в руках, Бжезинской хотелось поежиться под ее острым изучающим взглядом.

– Что-то не так? – наконец не выдержала она, но смутить Инессу Перцеву было не так-то просто.

– Все так, – мелодично сообщила она. – Элеонора Александровна, а вы хорошо себя чувствуете?

Вопрос поставил Бжезинскую в тупик. Как бы она себя ни чувствовала, журналистку это ни в коей мере не касалось. Отчего бы ей было задавать такой странный вопрос? У Элеоноры похолодело в груди и засосало под ложечкой. Знает или не знает? И если знает, то что именно? И как широко успела растрепать информацию, которая, всплыви она сейчас, обойдется Элеоноре слишком дорого? И еще важно, откуда знает? Но спрашивать нельзя, чтобы не показать, что ей это важно. Бжезинская незаметно перевела дыхание.

– Я прекрасно себя чувствую, – сказала она и ослепительно улыбнулась журналистке. – Конечно, осенью сказывается легкая хандра. Да и обстановка у нас нервная, сами понимаете. Но во всем остальном порядок. Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться. Давайте продолжим, а то у меня мало времени.

Закончив беседу, отнявшую у нее все силы, Элеонора откинулась на спинку кресла и попросила верную Милу заварить ее волшебного чаю на травках. Больше всего на свете ей хотелось уехать домой, сесть, завернувшись в плед, у камина, взять книжку, сварить глинтвейн и читать, сидя перед большим окном, периодически поднимая голову, чтобы посмотреть на падающие листья и бегущие по стеклу струи дождя. И эклера, маленького аппетитного эклера с шоколадным кремом вдруг захотелось так сильно, что даже слюнки потекли.

Нет, не могла она позволить себе сейчас безделье. Слишком много запланированных на сегодня дел еще осталось. Она позволила себе в тишине и покое выпить принесенный Милой чай, попросила позвать Ушакова, которого отчего-то по-прежнему не было на месте, и решила выполнить еще одно неприятное дело, которое клятвенно пообещала сделать Варе и с которым нужно было разобраться как можно быстрее.

Она набрала знакомый номер на телефоне и вздохнула, как перед прыжком в воду.

– Привет, – неискренним голосом сказала она, когда второй абонент снял трубку. – Слушай, давай мириться, а? Глупости же все это. Мы с тобой и не такое вдвоем переживали. Давай начнем сначала.

Ни капельки она не верила в то, что сейчас говорила. Как там, в законе Мэрфи? «Ситуация становится необратимой, когда нельзя сказать: «Давайте все забудем»? Глупышка Варя просто не понимает, что их ситуация необратима.

– Нам не о чем с тобой разговаривать, – сообщил ей в трубке ледяной голос Элеоноры Бутаковой. – Ты предала меня всеми возможными способами. Дороги назад у нас нет. И ничего не изменится. Никогда. До самой смерти.