В 22 часа Лоскутов приказал грузиться в автомобили.

Прощаясь, генерал Морозов показал Николаю Егоровичу майорские погоны.

– Вернешься, наденешь. Приказ о присвоении тебе очередного звания уже подписан.

– Я постараюсь оправдать ваше доверие, товарищ генерал, – мысленно Лоскутов был уже в пути. Известие о повышении в знании он воспринял как событие, которое не имеет к его нынешней действительности никакого отношения. Какая разница, кем он сойдет на норвежский берег: капитаном, майором или полковником? Если суждено погибнуть, то пуле ведь без разницы, какие погоны носит жертва. А если ему удастся вернуться живым, то это само по себе будет такой наградой, по сравнению с которой меркнут все звания и ордена.

В порту грузовики с десантниками, не останавливаясь для досмотра на КПП, один за другим подъезжали прямо к теплоходу. Едва грузовик останавливался, как разведчики горохом высыпались из кузова и, подхватив ранцы, бегом поднимались по трапу на борт. Лоскутов зашел на корабль последним. В порту его никто не провожал. По его бойцам никто в Мурманске не плакал. Операцию по отправке отряда удалось провести незаметно.

Ах да, одна девчонка в городе все-таки плакала. Но об этом знал только Монгол.

– Товарищ Лоскутов, что у вас судно рыскает, как собака, которая потеряла след? Ты что, не видишь корму впереди идущего корабля? Прямее держи курс, прямее! Да что ты заваливаешься, мать твою! – вахтенный офицер отстранил Лоскутова от штурвала, двумя уверенными движениями выровнял сухогруз. – На сегодня все. Васильев, к штурвалу!

Николай Егорович, взмокший после урока судовождения, отошел в сторону. Самостоятельное управление судном никак не давалось ему: теплоход, ведомый Лоскутовым, так и норовил выбиться из кильватерного строя конвоя и пойти в одиночное плавание.

– Стоять за штурвалом только с виду просто, – сказал вахтенный офицер. – А на деле, как берешься ровный курс держать, так судно гулять начинает. Тут, Николай Егорович, не сноровка нужна, а чувство. Корабль чувствовать надо, тогда он тебя слушаться будет.

Лоскутов согласно кивнул: куда ему, сугубо сухопутному человеку, за полчаса научиться управлять теплоходом! Но в душе он был доволен собой. Сбылись его детские мечты: он постоял за штурвалом настоящего корабля и вел судно не где-нибудь, а в беспокойной Северной Атлантике.

Николай Егорович закурил, взял бинокль у вахтенного, осмотрел конвой: спереди и сзади от него шли английские, американские и советские сухогрузы. Слева бойко прыгал на волнах противолодочный миноносец. Справа угадывался силуэт авианосца.

«Если бы кто-то месяц назад сказал мне, что я буду в открытом море рассматривать авианосец, я бы ни за что не поверил. Обалдеть просто, все как во сне: море, военные корабли, я в ходовой рубке… А с другой стороны – ну и что? Увидел настоящий авианосец – и что с того, мир перевернулся, что ли? Ничего не изменилось. Как я был командиром рейдовой группы, так им и остался».

* * *

После обеда десантники и свободные от вахты матросы собрались в большой просторной каюте, переоборудованной под ленинскую комнату. Соседнюю каюту занимали Лоскутов и Монгол. Благодаря сквозной вентиляции разговоры в ленинской комнате были хорошо слышны в соседних каютах.

– Да нет такой нации! – донесся до Николая Егоровича голос Мазура. Заинтересовавшись спором, он залез на второй ярус, прислушался.

– Вот смотри, – продолжал бывший боцман, – чем хохлы в быту отличаются от нас? Ничем.

– Сало едят, борщ кушают, горилку пьют, – смехом вставил кто-то.

– А ты что, сало не ешь? Тогда мне свою пайку отдай. Я хоть не хохол, а сало уважаю!

– Тихо! – прикрикнул Мазур. – Коли в быту от нас украинцы не отличаются, то остается различие в языке. Тут вся суть. Украинского языка не существует.

– Это почему?

– Потому, что всякий язык – это прежде всего крепкое слово! Если есть в языке свои ядреные слова, то и язык есть. А если нет, то это не отдельный язык, а наречие того языка, у которого ты позаимствовал матершинные слова. Теперь понятно?

– Мудрено загнул как-то. На примере можешь объяснить?

– Могу. Чук, иди сюда. Скажи, как на твоем языке будет «ети твою мать»?

– У нас, однако, про мать нету. У нас так про старую собаку говорят.

– Давай про собаку, все равно никто ничего не поймет.

Чук в полнейшей тишине произнес короткую фразу на тунгусском.

– Вот видишь! – вскричал Мазур. – Видишь? Ты хоть слово понял? И я ни черта не понял. А не поняли мы его потому, как он говорит на своем языке, следовательно, он нерусский. А теперь скажи, если хохлу кирпичом по ноге звиздануть, то на каком языке он твою матушку помянет? На русском. Отсюда мораль – украинского языка не существует, такой нации, как украинец, нет.

– А как же западные украинцы? – возразил кто-то. – Они когда на своем языке быстро говорят, то ни слова не поймешь.

– И понимать ничего не надо, – раздался голос Кабо. – С развитием социализма языковые преграды между людьми будут устранены и так называемые «национальные» языки отойдут в прошлое. Раньше считалось, что единым языком при социализме будет эсперанто, но с середины 1920-х годов партия приняла решение считать языком межнационального общения русский язык.

– Товарищ Кабо, – оживились краснофлотцы, – а когда немцев победим, то и они будут по-нашему говорить? Все нации будут русский язык учить?

– Хватит болтать! – прервала начавшийся балаган Кабо. – Достали конспекты и запишем тему сегодняшнего занятия: «Закономерное стирание различий между городом и деревней как следствие развития социалистических отношений на селе». Чук, Иванов, Грин! Если вы неграмотные, то это не значит, что вы должны сидеть сложа руки. Гагин, раздай им по листу бумаги, пусть переписывают буквы с плаката.

В конце лекции десантник Иванов, прикидываясь простачком, спросил:

– Товарищ Кабо, скажите, а после победы коммунизма женщины будут больше на вас похожи или на здешнюю повариху?

В ленинской комнате все замерли, ожидая ответа, но для Кабо такие вопросы были не впервой.

– Главное, Иванов, – веско сказала она, – чтобы мужчины на тебя похожими не были, а то никакой коммунизм не построим. Всем встать. Смирно! Занятия окончены.

Поварихи на теплоходе не было, а была камбузная рабочая Глафира Короткова, высокая крепкая женщина лет сорока. Как понял Лоскутов, она доводилась родственницей капитану сухогруза и была в плавании уже не в первый раз.

С прогулки по палубе в каюту вернулся Монгол.

– Я уже в который раз убеждаюсь, что кличку себе надо выбирать самому. Ты представляешь, солдаты придумали Геку новое имя – теперь он Геккон.