– Простите, не могу найти… С какого класса он учился у вас?

– С пятого, кажется… Нет, с шестого.

– Да, верно, шестой-Б, хорошо помню.

– Правда, правда. Его родители привели в сентябре, уже занятия начались, но они очень просили, и мальчик такой тихонький… Как тут откажешь…

– В сентябре? Отчего они так затянули с переводом, не знаете?

– Кто знает… может, только переехали в Полтаву…

– Да, наверное. У него хорошие были родители, часто ходили на собрания, если что надо – не отказывали… Бедная женщина!

Любопытно, кем они считают Марину, все эти пожилые классные дамочки, наперебой спешащие ответить? Журналисткой? Кузиной Юрочки? Доброй самаритянкой? Скорее всего, никем не считают, даже не задаются таким вопросом. Марина так легко прошла сквозь их оборонные сооружения, так незаметно просочилась в щели меж камней, что у них и тени сомнений не возникло. Спрашивает – значит, так надо. Ищет Юрочку – дай бог найти! Она хочет только добра, это же с первого взгляда видно!

Задумавшись, я чуть не упустил странный оборот, но в последний миг поймал. Вмешался в беседу:

– Бедная женщина? Это вы о матери Малахова? А почему она бедная?

На меня посмотрели, как на лунатика. Пока я не раскрыл рот, был вовсе невидим в тени Мариши.

– Как?.. Вы не знаете?.. Вам бы следовало знать! Такая трагедия!..

– Тихий ужас… – Марина спала с лица. – Даже вспомнить страшно.

– Как он только мог, а? Вот бывает же такое: живут двадцать лет вместе, душа в душу, а потом…

– Точно говорят: дьявол вселился! Иначе и не скажешь!

– Оль Яковна, вы о чем?..

Одна учительница оказалась не в курсе дела, как и я. Завуч скорбно пояснила:

– Он убил ее.

– Юрий убил свою мать?! – я чуть не подпрыгнул.

– Да вы что!.. – завуч дернулась, как от плевка в лицо. – С ума сошли! Не Юра, его отец! Убил жену прямо на кухне. Ни с того ни с сего взял и… Два года назад. Повсюду писали.

Мне пришлось переспросить, а завучу – повторить. Вышло совсем не пситехнично, а тупо и в лоб. Да вы что?! Да быть не может! Точно не врете?! Но тут уж было не до деликатности.

Испокон я был уверен, что Юрий Малахов – сирота, а родители умерли давным давно. Почему я так считал? Да и не только я – все участники следствия!.. Юрий сам сказал так, и в этом мы ему поверили. Он не предъявлял свидетельств о смерти, но и врать-то смысла не было. Будь родители живы или мертвы – это никак не влияло на решение суда.

И вот теперь всплывает… Мать убита отцом два года назад. Отец жив до сих пор – в месте лишения свободы.

Сынуля

– Как ты это делаешь?

Я вел машину, Мариша задумчиво грызла ноготь.

– Тут вопрос многолетней практики… Я начала еще в старших классах школы и пристрастилась. Когда ногти крашеные, знаешь, какой лак вкусный!

Усмехнулся.

– Ты не использовала ни волевое давление, ни суггестию, но вся школа страстно желала тебе помочь. Как ты на них повлияла?

– Я и не влияла, вот в чем секрет. Просто попросила. Знаешь, какие чудеса творит вежливость…

– А если отключить режим дурочки?

– Все, отключила. Это вопрос безусловного доверия, или же – абсолютной конгруэнтности. Я просила так – теми словами, с той интонацией, мимикой – что у них не возникло настороженности. Они не усомнились, что именно я могу просить именно об этом. Прошла в щель их защитных систем, не задев колючей проволоки.

– Вот черт, а! Это же старые училки – насквозь закостенелые существа. Они вокруг себя нагородили бетонных стен, как в бункере! Если там есть щели, то в волосинку толщиной. Как ты сумела рассмотреть?..

Мариша пожала плечами:

– Провоцируешь меня на нескромность. Смотри, потом не жалуйся.

– И в мыслях не было тебя хвалить. Я из практических соображений… Мы хотим, чтобы человек, убивший жену, дал показания против сына. Как думаешь, много у него щелей в защите?

– А можно, я сыграю плохого полицейского? Можно? Ну, пожалуйста!..

Василий Малахов сидел по ту сторону железного стола. Лысый череп, морщинистый лоб, густые тяжелые брови, жесткие усы. Заключенный смотрел исподлобья, упершись обеими руками в столешницу. Полная фронтальная защита: сколько было у него бетонных блоков, все перетащил вперед и выставил между собой и нами в три слоя. Сквозь эту стену он не видел ничего – да ему и не нужно было.

Мариша минуту разглядывала Василия, постукивая авторучкой. Пером, колпачком, пером, колпачком… Легкие уколы перед артобстрелом. Видела ли Марина щели? Не знаю. Я не находил.

– Мы из ментуры, – ровно сказала Мари. – Хотим закрыть твоего сына.

Заключенный на миг сверкнул зрачками. Конечно, он молчал.

– Юрий – тоже убийца. Но половчее тебя.

Сделала паузу, вертя в пальцах ручку. Щелк – щелк.

– За полгода троих оформил.

И тут я увидел щель. Залп из крупного калибра не пробил бетон, но оставил тонкую трещину, в нее проблеснуло чувство: мрачный, недоверчивый интерес.

– Первой грохнул женщину, школьную училку.

Мари выложила на стол фото Петровской.

– Вторым – старика из редакции.

Новое фото: безрукий труп Ивана Березина.

– Потом – мента.

Еще фото.

– Сынуля превзошел отца. Это часто бывает.

Подвинула фотографии к заключенному. Он старался не смотреть… но не сдержался. При взгляде на Катерину что-то дрогнуло в лице. Тогда я увидел вторую щель: страх.

– Ты ни хрена не знаешь, – презрительно бросила Мари. – Откуда тебе знать.

Василий сжимал край столешницы, белели костяшки.

– Не ты его учил. Ты сразу вляпался, а он до сих пор бегает.

Бетонная стена крошилась, разбегалась паутина трещин.

– Ты вообще ничего не знаешь про своего сына. По глазам вижу. Тут и спрашивать нечего. Зря мы пришли, не будет от тебя толку.

– Он мне не сын, – процедил Василий.

– Сам не лучше! Он троих убил, зато чужих. Ты – свою жену. Еще разберись, что хуже.

– Эта стерва мне изменила. Нашла себе кобеля.

– Да мне плевать. Не за тобой пришла.

– Про Юрия ничего не скажу.

– А я и не ждала. Пришла просто глянуть в твои глаза и понять: знаешь ты что-то о сыне или нет? Теперь сама вижу: не знаешь. Для тебя это – как ломом по голове.

Она глянула на фотографии. Неторопливо собрала их, сунула в сумку. Я следил за лицом Василия. Мрачный интерес, страх. И испуг, когда Мари убрала фото. Ему было страшно не знать.