Девочку звали Любовь — именно так ее все здесь называли. Иначе бы и не вышло: какая из нее Любка или Люба? Нет. Она казалась чистым, небесным созданием. Девочка-облачко. Умудрившаяся сохранить доброту и чистоту мыслей в этом негостеприимном заведении.

Любовь никогда не знала своих родителей. Ее подкинули к дверям роддома, будто ненужного щенка. Все, чему она научилась, все, что знала и любила — было здесь, в этом детском доме с обшарпанными стенами и черным грибком в стыках швов. Она была такой красавицей, что мне всегда казалось, будто я отчетливо вижу идущий от нее свет.

Честно? Таким, как она, не место в детском доме. Таких милых, розовощеких детей должны забирать приемные родители еще в младенчестве. Но Любовь всегда отшучивалась тем, что была страшненьким ребенком, поэтому ее никто не брал. Она спала и видела, как вырастет, выйдет замуж и родит несколько деток, которые не будут знать недостатка в любви. А еще несколько она усыновит — кто-то же должен делать добрые дела?

Подружились мы с ней быстро. Каждый день я удивлялась: как Любовь может радоваться каждому дню? Все здесь для меня было чужим и холодным, а для нее — родным и уютным. Меня душила эта обстановка. Мне хотелось на волю. Я спрашивала, почему за мной не едет мать. Но мне не отвечали. Тогда я и решилась на побег.

Ушла ночью, перемахнув через забор. Добралась до вокзала, оттуда на электричке до районного центра, там еще пару часов на автобусе. Денег не было, поэтому, когда меня выгнали из салона, пошла пешком. Добралась до дома к рассвету. Мать открыла дверь смурная и… беременная. Оказалось, новый ухажер поколачивал ее, но она терпела — все-таки иногда деньги приносит, да и вот — она указала на живот — залетела она от него.

Я смотрела на ее морщинистые руки и темные мешки под глазами, пила несладкий чай на крохотной кухоньке и слушала, как она радуется тому, что умер мой отец. «Так ему и надо!». А потом мама сама попросила меня не оставаться у нее: негде ведь, даже кровати свободной нет. К тому же, скоро ее мужик вернется, заругает.

А потом за мной приехали. Забрали обратно. Уже в интернате от директора я узнала, что мать давно написала отказ от меня. Лев Константинович, так звали руководителя учреждения, долго успокаивал меня, говоря, что так бывает. Что мир несовершенен. И что не нужно сопротивляться, иначе для меня не найдется хороших усыновителей. Тем более, с такой записью в личном деле, которая появилась после моего побега.

«Акцентуации по неустойчивому и конформному типу. Асоциальное поведение» — я не знала, что это означает. И мне было все равно. Я чувствовала себя брошенной и преданной, и если бы не Любовь, которая таскалась за мной по пятам, пытаясь поднять настроение, наверное, не выжила бы.

Мы с ней стали настоящими сестрами, ощущали себя семьей.

Очень скоро в нашей маленькой семье случилось прибавление. К нам попал Ян. Нервный, испуганный мальчишка. Его отец допился до белой горячки, вышел во двор зимой в одних трусах и начал рубить топором снег. Случайно пришиб мать обухом. Приехавшая полиция передала Яна под опеку интерната. Ему было тогда уже шестнадцать — намного старше нас.

Но мы сошлись случайно. Знаете, в спецучреждениях, как в тюряге: свои касты, свои старшие и свои терпилы. Ян защищал нас, а мы помогали ему приспосабливаться к новым обстоятельствам. Нелюдимый, озлобленный, он напоминал дикого волчонка, но нам ужасно нравились его истории о том, как он любит мотоциклы, и как вернется к ним, стоит ему только выбраться отсюда.

Удивительно, но у нас троих даже мечты были общими. Все так переплеталось! Мы хватались друг за друга и держались все втроем на плаву только благодаря нашей дружбе. Закрытый ото всех пацан и две потрепанные жизнью девчонки. Как же нам было хорошо вместе! Наверное, простому смертному этого не понять.

И даже дружба Яна и Любови, переросшая со временем во что-то гораздо большее и сильное, она была такой чистой и светлой, что озаряла все вокруг. Да, воспитанники интерната дразнили их парочкой, кричали вслед пошлости, спрашивали об интимных вещах и воображали невесть что, но я знала, насколько наивными и детскими были их чувства.

Ребята даже за руку не держались, но искренняя любовь друг к другу ощущалась буквально во всем: в каждом взгляде, улыбке и слове. И мне было так радостно за них…

Пока все не кончилось.

Однажды за ней пришли.

— Разве кто-то удочеряет тринадцатилетних? — Спрашивали мы у Льва Константиновича.

Тот только пожимал плечами:

— Состоятельная пожилая пара. Своих детей нет. Таким не справиться с младенцем, так пусть подарят достойную жизнь тому, кто постарше. Не переживайте, будет у вашей Любови и хорошее образование, и деньги, и имя.

Ян очень переживал. Он словно чувствовал что-то. Не хотел ее отпускать. Но наш светловолосый ангел ушла. Как сейчас помню: мы стояли у окна, а она уходила со двора интерната со своими новыми родителями. Любовь махала нам рукой на прощание и, улыбаясь, посылала воздушные поцелуи.

— Она обещала звонить. — Пыталась утешить я парня, припадая носом к холодному стеклу. — Все будет хорошо…

Но мы расставались навсегда, и его сердце разбивалось, чувствуя это.

Любовь больше не объявилась.

Никто ничего не слышал о ней. На наши вопросы они не отвечали.

Пробравшись ночью в кабинет директора, мы включили компьютер, но в архив войти не смогли. Тогда в ящике стола Ян нашел какой-то блокнот с фамилиями воспитанников и непонятными цифрами напротив них. Рядом с именем его любимой стояла фамилия усыновителей. Мы отыскали информацию в интернете об этих людях, и Ян выписал адрес, по которому располагалось производство предприятия, которыми они владели.

На следующий день он сбежал. А вернулся еще через сутки — избитый до полусмерти. Его увезли в лазарет, и увидеться мы смогли только через две недели, когда меня к нему пустили.

— Она мертва. — Тихо сказал Ян. — Это все, что я знаю. И то, что, если буду задавать вопросы, то тоже умру.

Больше мы с ним не виделись.

На следующее утро пришли и за мной.

Я видела наблюдавшую за мной пару. Женщина лет сорока, немного бледная, но ухоженная, с твердой осанкой. И мужчина: он был чуть старше ее и выше, держался уверенно, много улыбался. Холеный дядька в дорогом костюме.

Они очень хотели произвести впечатление благодетелей, решивших дать новую жизнь одной из сироток.

— Яков. Инна. — Представились они, когда меня ввели в кабинет.

Я старалась не смотреть им в глаза. Хмурилась, держалась небрежно и закрыто. Хотела всем своим видом показать, что ничего хорошего им от меня не ждать. Сложила ногу на ногу и зевнула. По-пацански почесала затылок. Сложный подросток никому не нужен. К тому же, дама была вполне детородного возраста — может, задумалась бы, на черта ей отрепье детдомовское? Лучше взять младенца, разве нет?

Но пара на удивление радушно реагировала на все мои выходки. Даже мое личное дело их не смутило. К вечеру меня обрадовали: твое удочерение — дело решенное. «Собирайся!» Я не знала, как поступить, хотела посоветоваться с Яном, но не было возможности. Почти решив снова бежать, поняла, что все двери заперты. Пришлось провести в интернате еще одну ночь.