— Печально. — Реутов состроил недоверчивую гримасу. — Ну, так он вполне мог все это время развлекаться с юной Викой.

— Дэн, я уверен, что он не спал с ней. — Виктор нахмурился. — Ладыжников — человек принципов, хотя и принципы эти весьма своеобразны, и правила, по которым он живет — его собственные, но он не стал бы спать с дочерью старого приятеля, с девчонкой возраста его дочери. Вика в его понимании была ребенком, а он, повторюсь, к детям никогда не проявлял интереса, все его любовницы примерно двадцати семи — тридцати пяти лет, и других женщин около него никогда не наблюдалось.

— Ну, где-то я его понимаю.

— Так вот и я о том же. — Виктор кивнул. — Вот возьми ты мою Светку: ей сейчас восемнадцатый год. Ходят подружки — такие же, как она или года на два-три старше. В моих глазах это дети, я представить себе не могу, чтоб меня кто-то из них мог заинтересовать в плане секса.

— А вот бывший приятель Виктории, актер Осмеловский — большой любитель девочек помоложе. — Реутов презрительно хмыкнул. — Я тут тоже покопался, в театр сходил, поговорил с людьми. Нынешней его пассии едва исполнилось восемнадцать, но говорят, что ему нравятся и совсем молоденькие. Ничего конкретного, но слухи ходят.

— Ладно, это выяснили. — Виктор отложил блокнот и заглянул в холодильник. — Три бутылки портера… Да ну! А светлого нет, что ли?

— Банка баварского в дверце.

— Нашел. — Виктор откупорил банку и с наслаждением отпил глоток. — Я поговорил с одним из операторов, которые снимали программу Виктории. Он говорит, что в последний год Виктория много времени проводила с дочерью Ладыжникова, причем Ирина сама приходила к ней, а Виктория вроде как даже тяготилась этим общением. Ну, он так сказал. Хотя Виктория была всегда любезна с Ириной, но был момент, когда Ирина пришла на студию, а Виктория от нее улизнула через другой выход. И тем не менее Викторию иногда видели в ресторане в компании Ладыжникова и его дочери. Он вроде как опекал свою протеже, и многие трепались, что неспроста, — но людям лишь бы поболтать, а на самом деле ничто не указывает на их связь, а домыслы мы в расчет не принимаем.

— Тогда почему он ей помогал?

— А почему он устраивает эти конкурсы? — Виктор пожал плечами. — Как-то раз слышал, как он разглагольствовал по телевизору насчет того, что нужно, дескать, делать ставку на молодежь, помогать молодым, они — будущее страны. А теперь представь, скольких он уже продвинул — и на должности в том числе? Да у него все в кулаке именно из-за того, что он помогает подняться способным ребятам, часто из самых низов. А потом просто расставляет их на ключевые посты, глядь — лет через десять сплетет такую паутину, что куда там нынешней мафии! У него будет собственная.

— Похоже на дело.

Они замолчали, понимая, что никаким образом не смогут задать вопросы Коле-Пауку, человеку с огромным влиянием. Ничто в их городе не происходило без одобрения Ладыжникова, у него на содержании были депутаты и журналисты и даже кое-кто из полицейского начальства.

— Хотел бы я знать, подъезжал ли он к Бережному? — Реутов ухмыльнулся. — Посмотрел бы я на это.

— Думаю, не подъезжал. — Виктор допил пиво и бросил банку в корзину. — Коля-Паук совсем не дурак, иначе не был бы тем, кто он есть.

— Тогда я не понимаю. Вить, если они общались, если он годами помогал ей, составляя протекцию там, где было нужно, — как он мог допустить, чтоб Станишевскую защищал никчемный адвокат? Как он мог допустить, чтобы она села в тюрьму?

— Ну, зона-то, где она сидела, самая что ни на есть мягкая — в плане режима и отношения к заключенным. — Виктор покачал головой. — Но при умелом адвокате дело против нее и до суда бы не дошло, не то что срок получить да отсидеть. Нет, что-то тут не то, я к тому и веду. И на тебе: не успела она выйти, как новая напасть, и по всему получается, что ни у кого на свете не было причин убивать этого дурака Зайковского, кроме как у Виктории. И хотя нет ни одной улики, указывающей на ее причастность, журналист убит точно так же, как была убита Дарина. А поскольку Виктория была признана виновной в убийстве Дарины, много не надо, чтоб обвинить ее в убийстве Зайковского.

— Которого она даже не знала. — Реутов покачал головой. — Вить, это идиотизм какой-то. Вот реально: ничего не вяжется, хотя и все вроде бы на поверхности, а копни — не вяжется. Ты с этим перцем Осмеловским разговаривал?

— Не застал, но обязательно выловлю его. — Виктор полистал блокнот. — Кстати, свидетельница по тому давнему делу Наталья Балицкая больше не работает в театре. И никто не знает, куда она подевалась, я дал задание отыскать ее, хотелось бы поговорить. Есть что-то новое у экспертов?

— Ничего. — Реутов поморщился. — Повторный осмотр квартиры убитого ничего не дал. Изъяли бутылки, которые наши бравые сотрудники прикарманили во время осмотра места преступления, но на них отпечатки только убитого и этих двоих. В самой квартире отпечатки отсутствуют — от слова «вообще», кто-то протер поверхности тряпкой, смоченной в хлорсодержащем веществе. Причем протерты все, вплоть до изнаночной стороны столешниц, подоконников и раковин.

— А на бутылках остались отпечатки…

— Остались. — Реутову тоже захотелось пива. — В общем, тупик. Олешко взял электронику Зайковского, надеется что-то найти, Бережной разрешил.

— Странный тип, — Виктор спрятал блокнот в карман и поднялся. — Вот так вроде бы глянешь — обычный мужик, простоватый даже, а приглядишься — нет, ничего простого там и рядом не стояло.

— Не знаю, чем он там занимался в своем Интерполе, но явно не бумажки перебирал. Но то, что он расколол Багдасарова… Это ж тот еще тип, на кривой козе не подъедешь, как Олешко добился от него откровенности?

— Дэн, ты и правда хочешь это знать?

— Нет. — Реутов внутренне содрогнулся. — Не хочу.

Некоторые вещи лучше не знать.

Вика прорвалась из тьмы под вечер. Но там, где она лежала, просто горел светильник, а окна не было, и насчет вечера она не знала.

Она лежала, ощущала себя пульсирующим куском мяса и не понимала, как могла застрять внутри, ведь она все сделала правильно: смогла оторваться от ставшего ненужным тела и смотрела на себя сверху. И было это точно так же, как рассказывали люди, побывавшие по ту сторону. И она в толк взять не могла, как вернулась в эту полуразрушенную тюрьму, где каждый толчок сердца отдается болью.

А еще очень хотелось пить.

Она помнила рассказы людей, которых приглашала к себе в студию — и все ей было знакомо, и боль, и жажда, и ощущение одиночества в замкнутом пространстве.

Вика закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Если постараться, если сделать все правильно, то можно оторваться от тела и взлететь, и уже ничто не заставит ее вернуться назад. Глупо было и на этот раз возвращаться.

— Ты проснулась.

Вика открыла глаза — на нее смотрела незнакомая женщина. Полноватая блондинка в облегающих джинсах и яркой майке, которая видна из-под застиранного больничного халата. Светлые волосы собраны на макушке, но пряди выбиваются, синие глаза в коротких ресницах доверчивые и доброжелательные.