Джон, должно быть, открыл коробочку от агентства в рождественскую ночь.

И сунул закладку в ту книгу, которая оказалась наверху стопки.

Ему оставалось жить сто двадцать часов.

Как бы он предпочел прожить эти сто двадцать часов?

Под “Пятью днями в Лондоне” обнаружился экземпляр “Нью-Йоркера” от 5 января 2004 года. Этот выпуск должны были доставить в нашу квартиру в воскресенье 28 декабря 2003-го. В воскресенье 28 декабря 2003 года, судя по календарю Джона, мы ужинали дома вместе с Шэрон Делано, которая была его редактором в издательстве “Рэндом Хаус”, а на тот момент редактором в “Нью-Йоркере”. Ужинали мы, конечно, за столом в гостиной. Согласно моему кухонному блокноту мы ели лингвине болоньезе, салат, сыр, багет. На тот момент жить Джону оставалось сорок восемь часов.

Некоторое предчувствие такого расписания помешало мне давно разобрать эту стопку книг.

Боюсь, мне с этим не справиться, сказал он в такси по дороге из “Бет Изрэил норт” домой в тот вечер или в следующий. Он имел в виду состояние, в каком находилась Кинтана.

У тебя нет выбора, ответила я в такси.

С тех пор я думала: значит, выбор все-таки был.

– Она все еще красива, – сказал Джерри, когда он, я и Джон вышли от Кинтаны, оставив ее в реанимации “Бет Изрэил норт”.

– Он сказал, она все еще красива, – повторил Джон в такси. – Ты слышала, что он сказал? “Она все еще красива”. Она лежит там, распухшая, вся в трубках, а он сказал…

Он запнулся и не договорил.

Это было в один из вечеров в конце декабря, за несколько дней до его смерти. 26-го или 27-го, или же 28-го или 29-го – понятия не имею. Точно не 30-го, потому что в тот день Джерри уехал из больницы раньше, чем мы туда приехали. Сейчас я понимаю, что значительную часть сил я все прошедшие месяцы тратила на обратный отсчет дней и часов. В тот момент, когда он сказал в такси по дороге из “Бет Изрэил норт”, что все, сделанное им, ничтожно, ему оставалось еще три часа жить или двадцать семь? Знал ли он, как мало ему осталось, предчувствовал ли свой уход, пытался ли сказать, что не хочет уходить? Не дай Сломанному человеку меня схватить, просила Кинтана, просыпаясь после дурного сна, – одно из ее “словечек”, которое Джон сложил в коробочку и подарил Кэт в “Датч Ши младший”. Я обещала, что мы не отдадим ее Сломанному человеку.

Ты в безопасности.

Я рядом.

Я верила прежде, что это в наших силах.

И вот Сломанный человек поселился в реанимации “Бет Изрэил норт” и подкарауливал ее, и вот он ехал с нами в такси, подкарауливал ее отца. Уже в три года или в четыре Кинтана поняла: в поединке со Сломанным человеком она может рассчитывать только на себя. Если придет Сломанный человек, я уцеплюсь за изгородь и не дам ему меня уволочь.

Она сумела уцепиться за изгородь. Ее отец не сумел.

Истинно говорю: мне не прожить и двух дней, сказал Гавейн.

Вот что придает декабрьским дням год назад такую резкость: развязка.

Это абзац из начала романа, который я написала в начале 1980-х. “Демократия” – название дал Джон. Я затевала комедию семейных нравов под названием “Посещение ангелов” – словарь идиом и сюжетов Брюера приводит это старинное выражение, поясняя его как “очаровательная встреча, очень краткая и редкая”, – а когда стало ясно, что сюжет развивается вовсе не в ту сторону, я продолжала писать без названия. Когда же я закончила, Джон прочел роман и сказал, что его следует назвать “Демократия”. Я перечитала этот отрывок после того, как землетрясение в 9 баллов по шкале Рихтера вдоль шестисотмильной Суматранской зоны субдукции спровоцировало цунами, которое уничтожило значительную часть прибрежной полосы Индийского океана.

Я не могу перестать воображать это событие.

Нет видеозаписи того, что я пытаюсь вообразить – не пляжи, не воду, выливающуюся из бассейнов, не стены отелей, лопающиеся, словно перезрелая кожура. То, что я хочу увидеть, случилось ниже поверхности. Индийская плита изогнулась, заходя под Бирманскую плиту. Незримое течение проносится в пучине. У меня нет карты глубин Индийского океана, но даже на моем картонном глобусе я могу проследить примерные цифры. Семьсот восемьдесят метров у Банда-Ачеха. Две тысячи триста – между Суматрой и Шри-Ланкой. Две тысячи сто метров – максимум между Андаманскими островами и Таиландом, а дальше постепенное повышение дна к Пхукету. Знаю, где передний край невидимого течения наткнулся на континентальный шельф. И как подымалась вода по мере того, как повышалось дно шельфа.

Ныне и присно и во веки веков, так было и так будет.

Сегодня – 31 декабря 2004 года. Год и один день.

24 декабря, в сочельник, я пригласила гостей на ужин, в точности как Джон и я приглашали их год назад. Я говорила себе, что делаю это ради Кинтаны, однако я делаю это и ради самой себя – залог того, что я не останусь до конца жизни инвалидом, гостем на чужом пиру, человеком, не способным функционировать самостоятельно. Я развела огонь. Я зажгла свечи, я выставила тарелки и выложила приборы на стол в гостиной. Я отобрала диски – Мейбл Мерсер поет песни Коула Портера, Израэль Камакавивооле поет “На радуге”, а израильская джаз-пианистка Лиз Магнес играет “Кто-то присматривает за мной”. Джон однажды сидел рядом с Лиз Магнес на приеме в израильском посольстве, и она прислала ему диск с записью концерта Гершвина, который она играла в Марракеше. Этот диск заинтересовал Джона своей способностью пробуждать призраки исчезнувшего мира – как выпивали в отеле “Царь Давид” в Иерусалиме британского периода – еще одно эхо Первой мировой. “Подмандатная музыка”, так он о ней отозвался. Он слушал этот диск, пока читал перед ужином в вечер своей смерти.

Около пяти часов 24 декабря мне показалось, я не справлюсь, но когда настало время, ужин состоялся словно сам по себе.

Сюзанна Мур прислала из Гонолулу цветочные гирлянды своей дочери Лулу, Кинтане и мне. Мы повесили их на шею. Другая подруга привезла пряничный домик. Собралось много детей. Я поставила подмандатную музыку, но общий шум заглушил ее.