Немила посмотрела исподлобья, жалобно и вопросительно. В голове крутились жуткие мысли: убить бы детей, и дело с концом, более того, в такой непростой ситуации – это её прямой долг как родительницы; но разве ж поднимется рука?

Может, ещё не всё потеряно? И Яга сможет расколдовать их? А тогда почему до сих пор не расколдовала и молчала о том, что знала?

Яга, внимательно наблюдавшая за выражениями, сменявшимися на лице Немилы, мрачно покачала головой:

– Пойдём присядем у баньки. Я расскажу тебе одну историю, а Васька пока за детьми приглядит. Васька! Брысь на окно, дитяток бди, чтоб дел не натворили, мы скоро обернёмся!

Яга убедилась, что кот её услышал, и направилась в сторону бани. Немила бросила вороватый взгляд в сторону избы, но сразу понурила голову, будто хотела скрыться от свалившегося на голову открытия, и, не оглядываясь, пошлёпала босыми ногами вслед за Ягой.

– Старая я уже, – прокряхтев, Яга присела на лавку и вытянула обе ноги. – Старая, – повторила она, натягивая на плечи излюбленный платок из грубой серой шерсти. – Живу я очень долго на белом свете, сколь тебе и не снилось, но память меня пока ещё не подводит. Особливо касаемо тех годков, когда ещё не началось моё служение.

В чём именно заключалась служение Матери, Немила до сих пор представляла себе смутно. Другое дело Отец – в честь него устраивались пышные празднества, песнопения, водились хороводы, приносились подношения… В крупных селениях для Отца были возведены целые святилища, а местные служители занимались тем, что следили за выполнением обрядов, толковали по знакам природы, доволен ли остался Отец, достаточно ли было подношений, искренни ли были люди в своей радости. От этого зависело, как ответит бог: проявит благосклонность или нашлёт на всё селение новые испытания.

Немила слышала от старших пересказы древних сказаний, гласящих, что когда-то и Матери поклонялись наравне с Отцом – только в отличие от него Матери поклонялись ночью, а обряды проводились под сенью вековых деревьев, лучше всего в лесу. И по сей день можно встретить огромных каменных истуканов, заросших мхом и сорной травой – это указатели, по которым сейчас особо не ходят, боятся.

Раньше свободно можно было попасть в тридесятое. Говорят, если задрать голову, то его в ясный день можно было увидать прямо на небе. Но сейчас совсем другие времена. Ребёнку дозволено ходить где вздумается, а даже если не дозволено, он всё равно норовит залезть везде. Взрослый же слишком много видел и знает, чтобы продолжать быть смелым и бесстрашным.

Последние слова Яга как-то раз сказала Немиле в один из прежних беззаботных дней, а Немила, хоть слова и запомнила, но не особо их поняла, а потом переспрашивала: «Так это-де получается, что любому человеку дозволено пойти в дремучий лес?»

Яга степенно кивала: «Дозволено любому, в любое время и в любом состоянии души»

«И бесцельно можно?»

«Можно»

«И вернуться можно целым да невредимым?»

«Можно вернуться, а можно и не вернуться»

«Но многие же не вернулись?» – всплёскивала руками Немила.

В ответ на последний вопрос Яга только пожимала плечами, и оставалось мучаться в неведении насчёт множества судеб тех людей, кто ушёл и не вернулся. Мучалась она и насчёт собственной судьбы, но хотя бы в одном у неё была уверенность: Ивана-царевича обязательно разыщут, и глянет она ему в очи, и плюнет в них от всего сердца.

После рождения детей Немила начала остро тосковать по своей собственной, кровной матушке, что чуть-чуть не дожила до немилиного восьмилетия. Прыгнула ли та по своей воле в холодную ноябрьскую воду, упала ли, спасалась ли от кого, али не желала спасения? Сие неизвестно до сих пор, а что Немила помнила точно, так это то, что нашли тело матушки вмёрзнувшее в лёд аккурат перед бобриной плотиной. А позади плотины находилась заводь, что противоположным берегом в лес дремучий упиралась.

Немила, конечно, рассказала эту историю Яге – она просто не могла обойти стороной столь важное событие своеё жизни, тем более, что Яга спросила о матушке первая, а затем разговорилась сама, и поведала очень много интересного.

– Когда я была совсем юной девицей, почти такой же, как ты, может, помладше, то тоже часто бегала гулять в леса, – вспоминала Яга. – Леса были не такие, как сейчас, более светлые, широкие, прорезанные исхоженными тропами. Мы редко садили семена в землю, больше охотились, выбирали дары леса – ягоды, орехи, благо, их тогда было много, – а часть даров всегда оставляли для Матери и Отца.

Жила я тогда примерно на том же месте, где и сейчас, и прямо тут проходила граница нашего леса. Как видишь, нынче от селения ничего не осталось, потому как люди за реку предпочли переселиться, а эти земли постепенно пришли в упадок, и их захватил лес.

Но рассказ мой будет не о лесе, а о том, как вышла я замуж за доброго молодца из соседнего селения.

Мой суженый был чем-то похож на медведя – сильный, смелый, немного медлительный, но основательный в делах, и очень добрый, а меня он называл своей медведицей, потому как я тоже сбитенькая была, крепенькая, да и рука у меня была тяжёлая.

Яга хихикнула, но снова посерьёзнела.

– Поженились мы и стали жить то тут, то там, а скоро народили первенца нашего. Родился он на исходе весны, когда жаркое солнышко вовсю пригревало землю. Златоглавом его назвали, потому что волосы у него были такого же цвета, как и у меня когда-то, и как у тебя, Немила.

Немила пригладила свою золотую косу. Потускнела та в последнее время, не блистала тем прежним золотом, но, слава богам, и не серебрилась пока.

У Яги пряди были – что червонное серебро, у Мокши – обычное, светлое серебро. И то, и то красиво, но золото сияет богаче, золото благородней, царственней, всяк знает, млад и стар – золото стоит выше серебра, выше всех других металлов. Ибо железо крепко и твердо, оно разит наповал и оберегает тело, серебро защищает душу, а в самую тёмную ночь напоминает о луне, золото же создано, чтобы подтвердить власть солнца над всем миром, ведь не было с сотворения мира ни одного дня, чтобы солнце не выкатилось на небосклон.

А Яга тем временем продолжала:

– Златоглав был мальчиком здоровеньким, но с самого рождения обнаружил свой нрав буйный. Всё должно было быть по его, а коли нет, так он бросался оземь и рыдал, кулаками бил, а как подрос, так и на окружающих стал кидаться, даром что козявка – никого не боялся.

Перед Немилой нарисовался небольшой мальчишеский лик, черты которого напоминали одного из смеяниных отпрысков, того, кого та везде таскала с собой. Немила не испытывала к мальчику особо тёплых чувств, тот рос капризным и изнеженным, из-за чего получал от сверстников насмешки – но оземь не бросался, кулаками не молотил, да и плакал вполне по-мужски: не навзрыд, а тихо, не привлекая к себе внимания.

Немила ощутила первый укол жалости к Яге.