– Ты доверяешь мне сделать заказ?

Тангера сделала неопределённый жест рукой и промолчала.

Майя едва заметно пожала плечами и кивком подозвала официанта:

– Добрый день. Вителло тонато, филе оленя, малиновый панна-котта и ирландский кофе. На двоих.

Наконец Диана отложила меню, бросила горячечный взгляд на Майю:

– Так о чём ты хотела поговорить?

Верлен вздохнула:

– Мне кажется, ты не в настроении. Может, мы сперва поедим, и ты подобреешь?

Танцовщица криво усмехнулась:

– Думаешь, я злюсь? Поверь, тебе не о чем волноваться.

Стихающей струной – вопрос:

– Тогда что с тобой? Ты молчишь, хмуришься, язвишь. Что-то случилось?

Синей тенью блеснул испытующий взгляд:

– Послушай, Май. Давай ты не будешь спрашивать меня о том, что происходит сегодня. Мы же договаривались говорить о прошлом? Прошу тебя, пусть так и останется. О чём ты хотела меня спросить?

Верлен мысленно чертыхнулась: Диана явно в прескверном настроении и вряд ли признается, в чём причина. От демонстративного недоверия вдруг царапнули коготки неожиданного сожаления. Захотелось подуть в кудрявую чёлку, забрать внезапно задрожавшие пальцы в свои, рассмотреть, что прячется за солёной морской безбрежностью укутанных в ресницы грустных глаз. Вместо этого откинулась на спинку стула и бесстрастно сказала:

– Вот и наш заказ.

Неслышно возник официант, точными движениями расставил тарелочки с ароматными горячими булочками и вителлой – тонко нарезанные кусочки маринованной в белом вине и травах телятины, приправленные тунцовым кремом-соусом, и так же исчез.

Майя простучала нервный ритм по краю стола, мягко пожелала Диане приятного аппетита и принялась за еду, надеясь, что и её отпустит странное желание, и что Орлова отвлечётся от своих неприятностей и хоть немного расслабится.

Когда принесли горячее – филе оленя с зелёным пряным маслом и запечённой молодой свёклой с чёрной смородиной, молчание за столом было уже не таким напряжённым. Несмотря на то, что Диана ясно дала ей понять, что не намерена говорить о себе, Верлен решилась спросить:

– Ты любишь море?

Диана бросила взгляд за окно, где лениво колыхалась Нева:

– Люблю. Мне нравится бесцельно ходить по берегу или просто сидеть, слушать волны, смотреть на закат. Когда кипит шторм среди изломов молний, или висит прозрачная сетка дождя, или гладит кожу золотая солнечная пыль…

Верлен задумчиво смотрела на точёный профиль и, стараясь попадать в настроение, тщательно подбирая слова, словно эхом прозвучала:

– Я тоже люблю шторм. Гулкое эхо громов, бешеный ритм неуловимых, догоняющих, сметающих друг друга волн, дрожащий от ударов утёс…

Сбилась:

– Я всегда летала на море одна. А ты?

Орлова печально улыбнулась:

– Обычно нет. Мы или компанией ездим, или вдвоём…

В это время снова появился официант, ловко собрал пустые тарелки, поставил кофе и панна-котту в бокалах-креманках – сливочный десерт, щедро посыпанный крупной спелой малиной и политый малиновым сиропом.

Диана потянулась ложечкой к десерту, и тут вдруг Верлен ошарашила её:

– Зачем тебе столько любовниц?

Поперхнулась, вскинула изумлённые глаза:

– Ну, знаешь! Неожиданный вопрос, я тебе скажу. Даже дерзкий, ты не находишь? Какое отношение к Марте имеет количество женщин, побывавших в моих руках?

Майя придушила внутри себя хлестнувшую кнутом панику от вылетевшего вопроса, который мучил её уже несколько дней, тут же придумала ему разумное оправдание и ворчливо парировала:

– Была бы у тебя одна Марта, нечего было бы спрашивать. А что если твоя девочка – а их, как я понимаю, было больше, чем одна, – дико заревновала?

Подняла ладони в примиряющем жесте, видя, как гневно сузились глаза танцовщицы:

– Как говорит мой знакомый детектив, это просто допущение, и не надо на меня бросаться с ножом!

Заметив мелькнувший ужас, снова пнула себя:

– Прости, Диана.

Орлова уже совладала со вспугнутой памятью и уставилась на Верлен с весёлым интересом:

– Тогда ты задала не тот вопрос: ты должна была спросить, не помешан ли кто-нибудь из моих любовниц на Шекспире, а не «зачем тебе столько»! Но я отвечу. Потому, что мне так хотелось. Я сама решаю, когда, с кем, сколько, как долго. Я большая девочка, Май.

Диана уже второй раз назвала её домашним именем, которым обычно звали её только самые близкие. Но так – поглаживающе, будто держа в ладони птенца, так бережно – её имя ещё никто не произносил. Внезапно почувствовав себя беззащитной, Верлен буркнула:

– И что? Вот так вот: захотелось – пошла, не захотелось – не пошла? И никто не против?

Орлова игриво выгнула бровь:

– Представь себе. Когда просыпаются духи в вулкане, что, кроме бушующей ласковой длани, способно в сетях и оковах держать?

Но тут же посерьёзнела:

– На самом деле, если проскакивает искра, я всегда оцениваю, во что такая искра может вылиться. Когда желание совпадает, почему бы и не обжечь восторгом? Раньше всё было просто: череда рассыпавшихся горохом улиц, оттаявшие капельки дождя на малиновых от заката стёклах, подставленные под ветер ладони, осенние поцелуи в висок, осколки тепла в карманах…

В пряном липовом сбитне голоса Верлен проскользнула ледяная струйка:

– А как же Марта? Её было недостаточно? Она не ревновала тебя?

Орлова вздохнула: «А почему ты не спрашиваешь: „Почему раньше, что изменилось?“. Я бы нашла в себе силы рассказать, что теперь мне те капли осколочного солнца – что замороженная хурма на уличном лотке в январе…». Поковыряла ложечкой десерт, подняла глаза:

– Мы. Мы с Мартой не ревновали друг друга. Я всегда договаривалась, что каждый свободен. Я тогда знала, что не способна быть верной, не способна на долгие моногамные отношения. Это… это как купаться в струях воздуха, свыкнуться с высотой скалы над океаном и не хотеть уходить к подножию, где спокойнее, тише, но и дышится не так свободно… А Марта… Марта тоже всегда была в поиске.

Майя задумалась. В их семье непостоянные отношения осуждались: легкомыслие, ветреность, неразборчивость… Но она даже представить не могла, что о близких отношениях можно говорить так просто, будто касаясь крыльями облаков, отбрасывая летучие тени, безмятежно и… как-то цельно… Конечно, каждый выбирает по себе, но отчего тогда это откровенное непринуждённое признание невозможности постоянства так огорчает её? Ведь сама же только недавно говорила, что волк-одиночка, и никто особо и не нужен… Расстроилась, и от этого ещё более прохладно спросила: