Максимов, посетивший Заболоцкого в его комнате в довольно захудалой части города в середине 1920-х годов, считает: «Совершенно очевидно, что стихи эти породила встреча с какими-то страшилищами косного, бездуховного мира, обступившими поэта на полусимволической Конной улице и многих ей подобных…». Но (перефразируем дальнейшее рассуждение) в сознании поэта эти ужасы представляют косные мировые силы «в их универсальной космической сути». Пивная «Красная Бавария» становится в глазах Заболоцкого «глушью веков»; нечестный торгаш на рынке – властелином «хода миров»; а стихотворение о любви, жизни и смерти кошек на вонючей подъездной лестнице первоначально носило название «Бессмертие». Таким образом, считает Максимов, ранние стихи Заболоцкого «относятся к мещанской трясине и пошлости в самом широком ее проявлении – нэпмановском и сверхнэпмановском» [Максимов 1984а: 129–130][177].

Заглавие «Столбцы» и роль разного рода «столбцов» в работах Заболоцкого служат дополнительным разъяснением того, в каком смысле следует понимать сборник. «Столбцы» – множественное число от «столбец», которое является уменьшительной формой, производной от корня столб-/столп-. «Столбец» чаще всего обозначает типографскую колонку, как в газете или словаре, но во множественном числе он также может обозначать свиток, откуда происходит иногда встречающийся английский перевод названия сборника – «Scrolls» («Свитки»).

В пользу значения «типографского столбца» есть свидетельство одного из друзей Заболоцкого о том, что в название «Столбцы» поэт вкладывал понятие «дисциплины, порядка – всего, что противостоит стихии мещанства» [Синельников 1984: 105]. Один из биографов Заболоцкого, А. Македонов, высказывается в пользу того же значения, но несколько с другой точки зрения. Он утверждает, что Заболоцкий, акцентируя в заглавии понятие «типографские столбцы» и избегая понятия «стихотворения», подчеркивает свою свободу от ограничений жанра и решимость избегать избыточной «поэтичности» [Македонов 1968: 47]. Эти две интерпретации легко примирить, вспомнив, что мещанству, которому противостоял Заболоцкий, часто приписывают склонность к чрезмерной «поэтичности».

Еще один биограф, И. И. Ростовцева, отдает предпочтение версии «свитков». Здесь вопрос о заглавии становится глубже и интереснее. Ростовцева утверждает, что заглавие взято из «Фауста» Гёте, который, скорее всего, дошел до Заболоцкого в переводе поэта XIX века Веневитинова[178]. В начале трагедии товарищ Фауста, ученый Вагнер, восклицает, выражая радость обретения знаний:

Und ach! entrollst du gar ein würdig Pergamen,

So steigt der ganze Himmel zu dir nieder.

[Goethe 1972: 40]

Веневитинов переводит так:

И, право, открывать случалось

Такой столбец, что сам ты на земли,

А будто небо открывалось[179].

Не отрицая предыдущих значений слова «столбцы» – ведь в области семантики вполне возможно их плодотворное сосуществование, – мы также должны учесть, что «свитки» в творчестве Заболоцкого, как и в «Фаусте», – это возможный источник откровения. (Вспомним, что Введенский читал свои стихи во время «Трех левых часов» именно по свитку, – это может и не быть просто совпадением.) Связь с Фаустом окажется еще более достоверной, если вспомнить о том, как сильно Заболоцкий восхищался его автором, которого именовал «божественный Гёте». Как будто в свидетельство того, насколько его сознание сформировано религиозной образностью, Заболоцкий писал, что Гёте «матовым куполом скрывает от меня небо, и я не вижу через него Бога». Неудивительно, что Заболоцкий очень ценил «Разговоры Гёте с Эккерманом» в русском переводе и часто говорил об этой книге [Заболоцкий 1972, 2: 231][180].

Благодаря ассоциации столбца с откровением и метафизическим поиском знания возможны и другие своеобразные и многозначные использования корня столб-/столп– в работах Заболоцкого. В некоторых случаях этот корень ассоциируется с описаниями души или духа и представлениями о бессмертии. В поэме «Торжество земледелия», написанной вскоре после «Столбцов» и в значительной степени по той же методологии, «одинокий столбичек» воспринимается крестьянами как душа умершего предка, заигрывающая с пастухом и со стариком, курящим трубку. Солдат-коммунист, представитель нового атеистического мировоззрения, утверждает, что это не более чем столбик фосфора, но крестьян его объяснение не трогает и не убеждает [Заболоцкий 1972, 1: 131]. В форме «столб» слово появляется в двух стихотворениях 1936 года: философском «Вчера, о смерти размышляя» и более «советском», но все же характерном для Заболоцкого стихотворении «Север». В первом стихотворении поэт находит утешение в том, что его окружают «мысли мертвецов» («…и мысли мертвецов прозрачными столбами / Вокруг меня вставали до небес»). В последнем – почти замерзшие люди «…длинными столбами / пускают изо рта оледенелый дух». А в «Прощании с друзьями», печальном стихотворении-воспоминании Заболоцкого о друзьях-обэриутах, написанном в 1952 году, мертвые товарищи поэта, в соответствии с его верой в некое монистическое бессмертие, присоединяются к братству природы: «Теперь вам братья – корни, муравьи, / Травинки, вздохи, столбики из пыли» [Заболоцкий 1972, 1: 195, 196–197, 268].

Наконец, в письме к своей будущей жене Заболоцкий не вполне очевидно каламбурит, имея в виду как настоящий столб, так и образный «столп истины», как в религиозном трактате Флоренского «Столп и утверждение истины», с которым он мог быть знаком. Он пишет в 1929 году, в том же году, когда были опубликованы «Столбцы», сравнивая абстрактную истину и особые законы искусства с абстрактной любовью монахов к людям и особыми религиозными законами монастыря. С помощью образа Симеона Столпника (святого V века, подвизавшегося на столпе) он защищает искусство, а неявно – и религию, – от утилитарных запросов всех времен.

Стоит Симеон Столпник на своем столбе, а люди ходят и видом его самих себя – бедных, жизнью истерзанных – утешают. Искусство – не жизнь. Мир особый. У него свои законы, и не надо их бранить за то, что они не помогают нам варить суп[181].

Когда Заболоцкий выбирал название для своего первого сборника стихов, весь спектр этих значений мог и не присутствовать в его сознании. Тем не менее факт остается фактом: понятие столба имеет в его работах особый резонанс, выходящий за рамки очевидной идеи типографской колонки и охватывающий концепции духовной идентичности, бессмертия, искусства и религии, полностью соответствующие эстетическим и богословским началам Декларации ОБЭРИУ.

Каким бы ни было окончательное значение «Столбцов» для Заболоцкого, – и сборник, и поэмы конца 1920-х – начала 1930-х годов (особенно «Торжество земледелия»)[182] у партийных критиков вызвали враждебность на грани истерии. Если немарксистские критики характеризуют ранние работы Заболоцкого разнообразно: блестящие, гротескные, абсурдные, сюрреалистические, вдохновленные бахтинской концепцией карнавала, федоровским проектом воскрешения и, как правило, лишенные «лирического героя» или ощутимого авторского «я», – то враждебно настроенные критики единодушно опознают не только антисоциалистический настрой стихов, но и явное наличие авторского «я» и его особый характер [Филиппов 1965; Filippov 1985; Максимов 1984а;