откровению самоопределения предмета, его «пятого, сущего значения», существующего без вмешательства человека. И если искусство символизма создается, по Брюсову, в «мгновения экстаза, сверхчувственной интуиции», то обэриуты призывают зрителя сосредоточиться на всегда присутствующем, осязаемом мире и использовать для отношений с ним возможности пяти чувств, а не сверхчувственного восприятия [Брюсов 1969: 28].

Подводя итог этим характеристикам в эссе «О сущности символизма», Заболоцкий утверждает, что символист «видит жизнь всегда через призму искусства», для него «движутся уже не вещи, а символы их». Поскольку поэзия символиста – это «претворение субъективно-познаваемого в символ истины», искусство символизма, по его мнению, «не может не быть несколько аристократичным» и «замкнутым в области творения своего мира» [Грищинский, Филиппов 1978: 186].

Как люди, причастные русской культуре, как литературной, так и иной, и Блок, и Заболоцкий понимают потенциал такого поэтического приема, как опьянение. Для разочарованного поэта-символиста алкоголь создает смягчающую дымку, скрывающую пошлые реалии этого мира и предполагающую иной, возвышенный мир, «очарованную даль». Алкогольное опьянение поэта-обэриута переводит мир и его бесчисленные предметы в новый логический контекст, опрокидывает стандартные «рабочие значения» и способствует откровению через столкновение словесных смыслов. Таким образом, перед нами два стихотворения, каждое из которых предлагает читателю свой вид пьяного искажения повседневной реальности, не переставая в то же время иллюстрировать соответствующие литературные теории[200].

Красная Бавария

В глуши бутылочного рая,

где пальмы высохли давно, —

под электричеством играя,

в бокале плавало окно;

оно на лопастях блестело,

потом садилось, тяжелело;

над ним пивной дымок вился…

Но это описать нельзя.

И в том бутылочном раю

сирены дрогли на краю

кривой эстрады. На поруки

им были отданы глаза.

Они простерли к небесам

эмалированные руки

и ели бутерброд от скуки.

Вертятся двери на цепочках,

спадает с лестницы народ,

трещит картонною сорочкой,

с бутылкой водит хоровод;

сирена бледная за стойкой

гостей попотчует настойкой,

скосит глаза, уйдет, придет,

потом, с гитарой наотлет,

она поет, поет о милом:

как милого она кормила,

как ласков к телу и жесток —

впивался шелковый шнурок,

как по стаканам висла виски,

как, из разбитого виска

измученную грудь обрызгав,

он вдруг упал. Была тоска,

и все, о чем она не пела, —

в бокале отливалось мелом.

Мужчины тоже все кричали,

они качались по столам,

по потолкам они качали

бедлам с цветами пополам;

один – язык себе откусит,

другой кричит: я Иисусик,

молитесь мне – я на кресте,

под мышкой гвозди и везде…

К нему сирена подходила,

и вот, колено оседлав,

бокалов бешеный конклав

зажегся как паникадило.

Глаза упали точно гири,

бокал разбили – вышла ночь,

и жирные автомобили,

схватив под мышки Пикадилли,

легко откатывали прочь.

Росли томаты из прохлады,

и вот опущенные вниз —

краснобаварские закаты

в пивные днища улеглись,

а за окном – в глуши времен

блистал на мачте лампион.

Там Невский в блеске и тоске,

в ночи переменивший кожу,

гудками сонными воспет,

над баром вывеску тревожил;

и под свистками Германдады,

через туман, толпу, бензин,

над башней рвался шар крылатый

и имя «Зингер» возносил.

[Заболоцкий 1929]

В первой строфе «Красной Баварии», как во многих других стихотворениях, описывается место действия и дается некоторое представление о поэтическом методе. Обычно слово «глушь» не ассоциируется с городом, особенно с центром крупного города, так что уже здесь читателю приходится иметь дело со столкновением словесных смыслов и зрением юродивого. Поэт опрокидывает ожидания читателей относительно смысла этого слова и, соединяя его с дополняющим оборотом «бутылочного рая», выявляет в слове «глушь» центральный смысл крайнего психологического и культурного запустения, в то же время углубляя понимание читателем слова «рай» и соединяя оба слова, чтобы передать суть пережитого в «Красной Баварии».

В нормальных условиях прилагательное «бутылочный» никак не сочеталось бы с существительным «рай» в том смысле, что не передавало бы никакого значения в качестве признака. Здесь это сочетание работает потому, что место действия разворачивается в баре, но это становится ясно только после того, как читатель встретился с изначальным «столкновением словесных смыслов». Кроме того, само слово «рай» противоречит реальности «Красной Баварии», которая вскоре станет более похожа на хаос или босховский ад, чем на рай. Словесный конфликт еще более подчеркивается возможными политическими коннотациями в названии стихотворения. Даже для тех, кто ничего не знал о баварском перевороте 1919 года, слово «красный» в революционную эпоху означало коммунистическое восстание. И все же живописуемая реальность далека от «красного» рая рабочих, воображаемого Марксом, Лениным или любым другим коммунистом-революционером. Возможно, на рай в виде оазиса в пустыне здесь намекает присутствие пальм (скорее всего, в горшках, что типично для ресторанного интерьера), но пальмы «высохли давно», и в конечном итоге «Красная Бавария» – рай только для тех, кто считает разгульное пьянство признаком небесной радости.

Суть строфы и центральная метафора всего стихотворения – образ окна, плавающего в бокале. Рассказчик сидит в «Красной Баварии», и, подобно лирическому герою блоковской «Незнакомки», сидевшему несколькими годами ранее в захудалом баре на городских задворках, он настолько пьян, что полностью погружается в мир, который видит в своем бокале. Но если эгоцентричный блоковский лирический герой-символист видит только свое отражение – «И каждый вечер друг единственный / В моем стакане отражен», – то рассказчик Заболоцкого, сочувствующий ОБЭРИУ, в своем пиве видит окно, что указывает на то, что он признает существование мира вне себя самого, даже если не может полностью на нем сфокусироваться. В пьяном оцепенении лирический герой Заболоцкого наблюдает, как окно «играет» под «электричеством», плавает в бокале, блестит на каких-то «лопастях», а затем тонет. В этом описании он опускает небольшие, но существенные отрывки информации, заставляя читателя тщательно вникнуть в слова и изучить различные качества соответствующих предметов. Только после изучения этих столкновений словесных смыслов читатель понимает, что окно, плавающее в бокале, скорее всего, является отражением, что лопасти, на которых играет отражение, скорее всего, – лопасти вентилятора, и что «электричество», вероятно, означает электрический свет. В каждом случае автор удалил «шелуху» слова, вышел за рамки стандартного изображения предмета или ситуации и изучил некоторое количество атрибутов и способов использования