— Вы, мужики, как дети, честное слово. Иди за водой.

Получив полный чайник, Уварова опять заперлась и принялась приводить себя в порядок. Трижды звонил внутренний телефон, но она ответила не раньше, чем подвела губы и разодрала волосы щеткой. Четвертый вызов застал ее в полной боевой готовности. Взяв трубку, Уварова узнала, что ее срочно вызывает шеф.

Не предложив ей сесть, он объявил, что подписал приказ о ее увольнении.

— Но, Адам Жораевич….

— Я тебе не Адам Жораевич, — отрезал Каширов.

— Товарищ полковник…

— И не товарищ. Кончилась наша дружба, Уварова. Свободна. Кру-угом! И шагом марш к такой-то матери.

Она была совершенно ошеломлена такой несправедливостью.

— Это Плотников сказал вам меня уволить?

И без того выпуклые глаза полковника Каширова выкатились из орбит.

— При чем тут Плотников?

— Ну, вы же с ним советовались? — пробормотала Уварова упавшим голосом.

— С этим болваном? Он же тупой как пробка. Я его за исполнительность держу. Иначе давно бы коленом под зад. — Каширов встал, упершись кулаками в стол. — Но ты хуже, Уварова. Ты змея, пригретая на широкой полицейской груди. Гадюка. Убирайся, чтобы глаза мои тебя не видели. Ключ от кабинета сюда. — Он вытянул ладонь и требовательно пошевелил волосатыми пальцами.

— Там мои вещи.

Уварова переступила с ноги на ногу.

— Сейчас пришлю кого-нибудь с ключом, чтобы присмотрел за тобой. А то ведь сопрешь что-нибудь или документы важные вынесешь. Знаем мы тебя. — Каширов погрозил пальцем. — Расчет получишь через две недели. Формально пока что будешь числиться на работе.

— А если я откажусь? — Она прямо посмотрела на начальника.

Он ответил ей таким же прямым, немигающим взглядом.

— Тогда вылетишь не за служебное несоответствие, а по статье. Годика два мы тебе обеспечим.

Она дошла на негнущихся ногах до двери, обернулась и спросила:

— Про копию вам Плотников рассказал?

— Дался тебе этот Плотников! Иди уже.

— Сначала ответьте. — Теперь, когда Каширов по сути больше не являлся ее шефом, Уварова не просто осмелела, а обнаглела. — Я хочу знать. Вы ему поручали ксероксы проверять или это была его инициатива?

Полковник опустился в кресло, побарабанил по столу. Он понимал, что если попытается наорать на Уварову и выставить ее из кабинета, то конфликта не миновать. Когда людям терять нечего, лучше их до крайности не доводить. Провел против шерсти, теперь можно и погладить немножко.

— Разговор должен остаться между нами, — предупредил Каширов, насупившись. — Обещаешь?

— Да. — Уварова утвердительно тряхнула волосами.

— Рычаги какие-то у Плотникова в прокуратуре. На самом верху. — Полковник показал глазами на потолок. — Дядя или крестный, не знаю точно, кем ему главный приходится. Но приходится. Понимаешь?

— Понимаю. Вы ничего не подозревали. Это он настучал.

— У тебя все, Уварова? Можешь идти.

На этот раз она подчинилась. Не хотелось терять времени. Нужно было срочно разыскать подонка Плотникова, чтобы разодрать ему физиономию на прощание. Пусть потом объясняет женушке, отчего это женщины его царапают.

Она сердито забарабанила босоножками по служебным коридорам.

Приговор, вынесенный отцу, подействовал на Андрея, подобно удару кувалды по голове. Он не понимал, как быть дальше. Чувствовал себя обманутым и преданным.

— Что, помог вам Соболев? — спросила мать, даже не пытаясь смягчить язвительность, переполнявшую ее.

Она явилась в суд во фривольном платье с голыми плечами и бантом на талии. То, как она молодилась, не просто раздражало Андрея, а вызывало в нем чувство неловкости за эту глупую, непутевую, капризную и распущенную женщину, которая звалась его матерью. Возражать ей хотелось хотя бы из чувства противоречия.

— Соболев предупредил, что приговор нужно будет обжаловать.

— А, по-моему, ты просто себя успокаиваешь, — сказала мать. — Видел глаза отца? Он внутренне смирился с наказанием. Если бы он не убивал, разве промолчал бы? Ему дали слово, а он бормочет невесть что. Конечно, он во всем и виноват.

«Дура», — подумал Андрей. И поразился тому, что не произнес этого вслух. Очень хотелось. Так и подмывало.

— Иди к своему Кериму, — буркнул он, бросив взгляд на белый внедорожник с седовласым мужчиной за рулем.

— Карен, — поправила мать, надувшись.

— Он тебя бросит, — сказал Андрей. — А отец не простит.

— Отец не вернется, мой мальчик. Никогда.

Глаза матери увеличились под линзами выступивших слез. Кого она оплакивала? Мужа или свою загубленную, как она теперь считала, молодость?

Обладатель внедорожника выбрался наружу, предварительно нацепив на нос шерифские солнцезащитные очки. Похоже, он раздумывал, подойти или остаться в сторонке.

Андрей демонстративно повернулся к нему спиной, а заодно и к матери тоже.

— Иди, — сказал он. — Тебя ждут.

— Карен хороший человек, — осторожно произнесла мать.

— И хрен с ним, — сказал Андрей. «С вами обоими», — добавил он мысленно.

Отца увезли из внутреннего двора, так что попрощаться с ним не удалось, как не удалось сказать хотя бы несколько слов поддержки.

— До свидания. — Мать тронула его за плечо. — Звони, ладно? Держи меня в курсе.

— Зачем тебе? — холодно спросил он, не поворачивая головы.

— Как зачем? Не чужие все-таки.

— Чужие.

— Андрюша!

Так и не оглянувшись, Андрей пошел прочь. Слезы душили его, но это были невидимые, внутренние слезы, ни одной из которых не суждено было показаться снаружи. Наступая на свою комично короткую тень, Андрей зашел в первое попавшееся кафе и хватил стакан рома. То же самое он проделал в другом баре через полквартала. Слезы отступили, Андрея слегка повело, зрение смазалось, в груди разлилось тепло, которое можно было принять за душу. Но души у него на самом деле не было. Иначе как бы он перенес беду отца и измену матери?

Дойдя до скамейки в тенистом сквере, Андрей сел и, щуря один глаз, нашел в телефоне номер Соболева. Ткнул пальцем мимо, исправил ошибку, опять ткнул.

— Слушаю, Андрей.

Голос Соболева звучал печально, как будто он стоял над могилой кого-то очень близкого и даже, возможно, едва сдерживал скупую мужскую слезу.

— Ваш обвинитель просто утопил отца, — выпалил Андрей, не поздоровавшись. — Так вы ему помогаете?