Судебное заседание проходило в помещении, слишком большом, чтобы называться комнатой, но слишком маленьком, чтобы уже быть залом. Стены оказались выкрашены в тот цвет, который специально придумывают для государственных учреждений: вроде бы зеленоватые, но скорее серые, со стальным отливом. Мебель выглядела хлипкой и не очень новой, над судейским столом висел государственный герб, сквозь приоткрытые окна доносился бодрый уличный шум.

Туманов воспринимал все как происходящее с кем-то другим. Он уже потерял счет почти бессонным ночам, когда приходилось караулить, чтобы уголовники опять не подослали кого-нибудь с ножичком. Подчеркнутое равнодушие Князя и Барбариса не внушало доверия. Возможно, они специально делали вид, что не смотрят в сторону Туманова, чтобы усыпить его бдительность.

Заведенный в стеклянный аквариум с решетчатым потолком, Туманов рухнул мешком на стул.

— Когда судьи войдут, встанешь, — предупредил конвоир в черной выгоревшей униформе.

Лицо у него было скучное и равнодушное. Ему не было никакого дела до судьбы подсудимого и срока, который вынесут сегодня. Наверное, на своем веку он повидал немало таких, как Туманов.

За стеклом уже собирался народ. Зрителей оказалось немного, треть из них — родственники Никольникова и его коллеги по работе. Все они сгруппировались вокруг Светланы, подурневшей и постаревшей в своем траурном одеянии. Она взглянула на Туманова с такой откровенной ненавистью, что он больше не решался даже повернуться в ее сторону. Это, конечно, не могло избавить его от любопытного разглядывания как «преступной» персоны со стороны других. Вспомнилось, как в детстве он жег муравьев, направив на них лупой солнечный луч. Наверное, несчастные насекомые испытывали примерно такие же ощущения, только длились они очень недолго.

Туманову же предстояло испить свою чашу до дна. Постепенно, маленькими глоточками.

Господи, как тянется время! Скорей бы суд. Пусть даже осудят, лишь бы не торчать в клетке под взглядами, в которых было что угодно, но только не понимание и сочувствие.

Девушка в короткой и отчего-то перекошенной юбке проверила расставленные на столах микрофоны: «Раз, раз». Усилительные колонки с готовностью подхватывали звенящий звук: «С-с! С-с!»

Туманов встрепенулся, обнаружив, что незаметно для себя забылся. Из зала ему махал рукой Андрей, какой-то весь осунувшийся, небритый. Алла, напротив, выглядела превосходно, словно помолодев за дни разлуки. На Туманова она посмотрела прямо, без смущения и жалости. Он вдруг понял, что ей не просто все равно, что с ним будет, — она по-настоящему обрадуется, если ему впаяют срок. Что ж, в таком случае ее ожидало разочарование. Адвокат, приставленный к Туманову Соболевым, без обиняков предложил ему ничего не отрицать, не оправдываться, а отказаться от своих слов, признав вину. В этом случае, пообещал он, все очень скоро закончится.

— В наших судах не бывает оправдательных приговоров, — мягко уговаривал он. — Только в крайне редких случаях, которые являются исключением и тем самым лишь подтверждают общее правило. Своим упрямством вы только настроите судей против себя. Дайте им возможность сохранить лицо, тогда и к вам отношение изменится. Сторону обвинения будет представлять товарищ Анатолия Борисовича, а он уже проинструктирован. В общем, просто не препятствуйте маленькому спектаклю, который пройдет в стенах суда. Все поиграют немного на публику, вынесут какой-нибудь мягкий приговор, а я его обжалую. Через две недели — самое большее, через три — вы выйдете на свободу, Вадим Петрович.

По правде говоря, адвокату пришлось произносить подобные монологи несколько раз, прежде чем Туманов согласился на роль мальчика для битья. Немало способствовало тому то обстоятельство, что он хотел вырваться из камеры, где медленно умирал от хронического недосыпания и постоянного стресса. Ему не приходило в голову, что именно таким способом ломают в тюрьмах упрямцев. Пытки и запугивания — для самых слабых, готовых подписать что угодно, лишь бы их оставили в покое. Остальных подводят к капитуляции постепенно, медленно, выматывая день за днем, пока не окажется, что сил сопротивляться уже нет. И тогда человек позволяет себя обмануть, чтобы сдаться.

Туманов сдался. Он присутствовал на судилище в качестве постороннего, как будто происходящее его совершенно не касалось. Ему велели встать — он встал. Сказали, что можно садиться, — он сел. Речи, произносимые всеми этими людьми в мантиях и просто в костюмах, звучали где-то за пределами сознания. Гораздо сильнее интересовали Туманова другие вещи, напрямую не касающиеся его судьбы.

Например, как получилось, что эти две женщины и мужчина, чинно сидящие в ряд за судейским столом, получили право карать и миловать, вернее, карать. Только на основании того, что, будучи студентами, учили соответствующие термины и статьи кодекса? А как быть с моральным обликом? С совестью? Да и просто с интеллектом?

Вот эта толстая женщина в мантии, которая ежеминутно поправляет прическу, она ведь не о деле сейчас думает, а о том, что нужно подстричься, покраситься или просто помыть голову. У нее не хватает силы воли, чтобы отказаться от переедания, то есть она не властна даже над собой, но при этом почему-то обладает властью над ним, Тумановым.

А мужчина в центре, возглавляющий судебную комиссию? Кто поручится, что он не изменяет жене, не посещает порнографические сайты и не берет взяток? Каждое утро он надевает строгий костюм, повязывает галстук и отправляется на работу, где с умным видом решает, кому дать пять лет, кому десять, а кого отправить на пожизненное заключение. А чем занимается этот деятель, когда снимает свою пыльную мантию и прячет ее в шкаф? Отмаливает грехи в церкви? Попивает пивко перед телевизором? Торчит в интернете? Или прелюбодействует с яркой блондинкой, восседающей по правую руку от него?

Казалось, эта женщина вырядилась в судью для смеха и сейчас сбросит мантию, объявит, что это всего лишь маскарад, и расхохочется. Ее кудрявые локоны были почти явной пародией на судейские парики в Англии. Она чем-то напоминала Мэрилин Монро, если бы та дожила лет до сорока, предаваясь всевозможным вредным привычкам, от которых портятся зубы, появляются отеки под глазами и вырастает второй подбородок, заметный при каждом неудачном повороте или наклоне головы.

Что скажет сторона защиты?.. Будут ли возражения у обвинения?.. Эти замечания несущественны… Это заявление должно быть занесено в протокол…

Обрывки стандартных, дежурных фраз доносились до слуха Туманова, почти не затрагивая сознания. Они ничего не значили, ведь все было решено и определено заранее. Теперь все зависело не от пререканий защитника с обвинителем, не от мнения судей, а от воли того, кто распоряжался этим кукольным театром. Хотелось верить, что слово Соболева что-то значит. Но как тогда быть с теми, кто приказал посадить Туманова за убийство, которого он не совершал? Неужели эти люди отступились? Неужели выпустят его из своих когтей и поймают кого-то еще? В таком случае Туманову было заранее жалко бедолагу.