Юнг вспоминал, как однажды в Америке, когда они по обыкновению, ставшему аналитической традицией, пересказывали друг другу свои сновидения, Фрейд признался, что ему снятся американские проститутки. «Так почему бы вам не предпринять что-либо в этом направлении?» — игриво поинтересовался Юнг. Фрейд отпрянул от него, ошеломлённый: «Но я женат!»

Зигмунд Фрейд с сыновьями.

Сам творец психоанализа шутил по поводу своей устойчивости к соблазнам грустно и метко:

«У каждой из сторон есть свой резон: влечение имеет право на удовлетворение, реальность — на положенное ей уважение».

Единственной его слабостью были сигары и коллекция античных и восточных статуэток, в которую он, особенно в конце жизни, вкладывал все свободные деньги. Его рабочий стол весь был заставлен этими статуэтками, расположенными в образцовом порядке так, чтобы между ними располагалось точно отмеренное пространство для листов бумаги, на которых он писал свои книги. Пациент, проявивший особое мужество в самораскрытии глубин своего бессознательного, удостаивался поощрения в виде краткой экскурсии по этой коллекции.

Фрейд с дочкой Анной.

Саломе так оценивала его вклад в раскрытие секретов детской сексуальности, которые, по собственному признанию Фрейда, были для него малоприятными и отталкивающими:

«Он обладал мужеством, большим мужеством, позволившим ему очень глубоко погрузиться в эту зыбкую, рискованную область и, сохранив уверенность и спокойствие, пройти её насквозь. В итоге он открыл законы подземных толчков, от которых рушатся даже самые прочные и высокие стены».

Однако своих собственных сыновей, когда пришёл их черед получить необходимые сведения о половой жизни, он направил к доктору.

Вообще, несмотря на профессиональную погружённость в сексуальные секреты и тайны других, он предпринял всё возможное, чтобы скрыть от всех собственную интимную жизнь. Многие из частных писем он уничтожил, а те, которые уцелели, хранятся в библиотеке США.

Разумеется, научный прорыв Фрейда не ограничивался ни открытием огромной роли в нашем культурном мире неосознанного и иррационального, ни признанием целого резервуара детских фиксаций либидо. Лу чутко замечает, что о существовании бессознательного догадывались и до Фрейда, но именно он высветил связи и механизмы его функционирования внутри психики — вытеснение, сублимацию, сгущение, обращение в противоположность. Нормальные и патологические процессы, согласно Фрейду, протекают по одним и тем же правилам. И это позволило раскопать ему целый интереснейший пласт «психопатологии обыденной жизни», когда врач получает доступ к комплексу пациента через его обмолвки, описки, остроты, сны, казалось бы случайное забывание слов.

Недаром Мирча Элиаде, румынско-американский философ, восхищался Фрейдом как великим мифотворцем человеческого существования. Куча скучных деталей, которым обычно не придавали значения: ошибки в написании, огрехи в произношении, забывчивость, постыдные воспоминания, страхи, остроты, — всё это благодаря великому воображению учёного озарилось таинственным мерцанием секса и предстало волшебными ключиками, отпирающими тайны человеческой души.

Это богатство инструментария не могло не пленять Лу. Она писала:

«Правда, Фрейд поначалу добродушно высмеял моё страстное желание изучать психоанализ: ведь в то время никто ещё не помышлял об учебных институтских курсах. Спустя время, когда я вновь предстала перед Фрейдом, он во второй раз смеялся над моей наивностью и ещё более искренно, так как я заявила мэтру, что помимо него хотела бы иметь наставником Адлера. Фрейд добродушно согласился».

Альфред Адлер — австрийский психолог, психиатр и мыслитель, один из предшественников неофрейдизма, создатель системы индивидуальной психологии. К описываемому моменту времени Фрейд и Адлер успели стать заклятыми врагами.

Сохранилось письмо Фрейда к Лу от 4 ноября 1912 года, где он высказался по этому поводу с предельной откровенностью:

«Мы вынуждены были прервать контакты между нашей группой и адлеровскими отщепенцами, поэтому врачи поставлены перед выбором: посещать лекции или там, или тут. Не слишком это хорошо, но поведение отщепенцев не оставляет другой возможности. Не хочу налагать на Вас ограничений, но прошу как не упоминать о посещениях наших лекций там, так и у нас не говорить о лекциях Адлера. Сожалею, что не могу прикрыть перед Вами кулис научного движения». В других случаях Фрейд не прощал подобной раздвоенности.

Первая встреча Лу с Адлером состоялась уже на третий день по её приезде в Вену, что было обусловлено ещё в переписке. Она просидела у него дома до поздней ночи:

«Он мил и очень умён. Две вещи меня, однако, раздражали: то, что он слишком личностно говорил о происходящих спорах, а также то, что выглядел как пуговица, застёгнутая сама на себя».

Она обратилась к нему не столько по поводу теории психоанализа, сколько потому, что нашла в его книге «О невротическом характере» ссылки на религиозно-психологическую литературу, а это попадало в самый нерв её исследовательских интересов. Лу засыпала его вопросами о психологии возникновения религиозных символов, но Адлер вместо серьёзной дискуссии предпочёл пригласить её в кафе, был весел и уклончив.

Фрейд за работой.

Итак, в те месяцы, будучи прилежной ученицей и читательницей как Фрейда, так и Адлера и не желая зависеть ни от чьего мнения, она пытается сопоставлять их взгляды на одни и те же явления и их терапию.

Исключительность Лу проявилась и в этом случае. Она оказалась не только единственной женщиной, но и единственным человеком, умудрившимся учиться одновременно и у Фрейда, и у Адлера. Обет молчания она не нарушила. Даже когда она прекратила посещать занятия Адлера, отдав однозначное предпочтение Фрейду, в лагере Фрейда об этом долго никто не подозревал.

Дело же было в том, что Лу пришла к выводу, который не собиралась обнародовать: терапия Фрейда отличается от адлеровской, как нож хирурга от мази знахаря.

Адлер ещё некоторое время пытался вернуть её в лоно своих сторонников, но Лу оставалась непреклонной, заявив, что полезным для неё моментом в общении с Адлером была только упомянутая книга. К этому она добавила:

«Даже самая соблазнительная среди всех возможных концепций не могла бы меня отвлечь от того, что открыл Фрейд. Когда знакомишься с его методом исследования, понимаешь, что самому блестящему теоретику психоанализа не удалось бы заговорить меня от его чар и что никакие несовершенства теории Фрейда не смогли бы обесценить сам метод в моих глазах. Но если бы я принялась объяснять, что ему позволило сделать свои открытия, я бы рассмешила его в третий раз. Это всё равно что пытаться уточнить, каким силам подвластны пальцы скульптора или рука художника».