Поддаваясь её уговорам, Фрейд пытался воспринимать Тауска дружелюбно, хотя в глубине души ему это было сложно. Он видел в нём конкурента и потенциального раскольника. Даже доверив ему функцию организатора дискуссий во время знаменитых встреч по средам, он продолжал оставаться настороже.

«Фрейд относится ко мне с уважением, но без тепла», — констатировал Тауск. Он решил использовать последний шанс преодолеть взаимное недоверие и попросил Фрейда принять его в качестве пациента. Лу, кстати сказать, сама никогда не проходила анализ.

Легко ли было Лу совмещать роль любовницы Тауска с безоговорочной приверженностью Фрейду? Она умела, и не раз доказала это, сохранять объективность, находясь в двух лагерях, но она никогда не пыталась гальванизировать те любовные отношения, которые, по её мнению, исчерпывали себя. Так произошло и с Тауском. Не отказывая в посредничестве, она устранилась от близости.

В преддверии расставания они завели беседу о верности и неверности женщин. Тауск охарактеризовал склонность некоторых женщин к контакту с несколькими мужчинами как сублимированную полиандрию, редкую форма полигамии, при которой женщина состоит в нескольких брачных союзах с разными мужчинами.

Лу отвечала, что женщина оставляет мужчину не обязательно ради другого мужчины. Временами она хочет вернуться к себе самой. Женщина подобна дереву, ожидающему молнии, которая его расколет.

Она вернулась в Геттинген к мужу и своим дальнейшим исследованиям. После её отъезда Тауск сдал медицинские экзамены и вскоре был призван в армию. Будучи главным врачом психиатрического отделения военного госпиталя, он опубликовал работу о неврозах и психозах военных.

Пол Роазен, взявший в 60-х годах интервью у семидесяти людей, лично знавших Фрейда, и написавший на основе этого материала сенсационную биографию Тауска, считает, что честолюбию Тауска решение Лу нанесло сильнейший удар. Он слишком гордился тем, что находился в одном ряду с Ницше и Рильке. К тому же Фрейд всё-таки отказал ему в анализе.

Виктор Тауск.

В 1919 году эта история закончилась трагически. Тауск покончил с собой тщательно продуманным способом завязав петлю вокруг шеи, а потом прострелив себе голову. Об этом Лу узнала от Фрейда, который получил от Тауска предсмертное письмо. Виктор также отправил письма первой жене и невесте, с которой должен был вступить в брак через восемь дней. В этом послании Тауск благодарит Фрейда, говорит о своей верности психоанализу и оставляет лишь догадываться о мотивах своего последнего шага. Фрейд признаётся Лу, что ему не дано отгадать этой загадки.

Издатель переписки Лу и Фрейда Эрнст Пфайффер некоторые места этого письма опустил. Может быть, в нём были какие-то деликатные моменты относительно Лу, которой он не отправил прощального письма? Хотя за несколько месяцев до смерти обращался за советом.

Отвечая Фрейду, Лу однозначно заняла сторону своего бывшего возлюбленного. Она не считала его добровольную смерть выражением трусости или поражения, а, наоборот, свидетельством цельности натуры. Она писала в этом письме:

«Бедный Тауск, я любила его. Казалось, что я его знаю. Но никогда, никогда не подумала бы я о самоубийстве. То была та проблема Тауска, та опасность, которая одновременно придавала ему очарования. Его можно было назвать безумцем с нежным сердцем».

Вообще, отношение к самоубийству у Лу было довольно спорным. Не исключено, что здесь крылась какая-то роковая для неё проблема, и быть может, оптимизм её теории нарциссизма как позитивной любви к себе был радикальной попыткой справиться с этой странной внутренней некрофильной тенденцией.

Недаром Фрейд, ругая её за непомерно изматывающую работу («одиннадцать часов анализа в день — это слишком!»), ворчал, что такое саморасточительство напоминает плохо скрытую попытку самоубийства.

Но психоаналитиком она была от Бога. Сохранилось множество восторженных свидетельств её пациентов. Вот отзыв одного из них, кенигсбергского врача:

«Признаюсь, что способ, каким Лу проводила мой анализ, оставил глубокое впечатление и действительно помог мне в жизни. В целом у меня было впечатление, что Лу больше интересовали психологические, чем медицинские аспекты психоанализа. В конце концов, каждая жизнь — это новелла. Для писателя, каким была Лу, нет ничего интереснее, чем окунуться в жизнь других. Я думаю, что Лу занялась психоанализом, чтобы проникнуть в глубочайшие секреты жизни других людей. У неё была очень спокойная манера разговора и великий дар внушать доверие. Я до сих пор удивляюсь тому, как много ей тогда рассказал. Но у меня всегда было чувство, что она не только всё поймёт, но и всё простит. Я ни в ком больше не встречал такой умиротворяющей доброты, или, если хотите, сострадания. Мы обычно сидели друг напротив друга в полутьме. Большей частью говорил я, а Лу слушала. Она была великим слушателем. Иногда она сама рассказывала истории из своей жизни».

Этому пациенту вторит другой:

«Вид психоанализа, который избрала госпожа Саломе, не просто глубоко импонировал мне, а стал подспорьем на всю жизнь. Прежде всего тем, что я стал куда более терпим к поступкам других. В этом ценность психоанализа, он делает человека скромнее».

Дочь Фрейда — Анна.

Сама Лу утверждала, что никакие другие отношения не приближаются по своему качеству к отношениям аналитика и пациента, ничто другое не даёт столь глубокого понимания человечности и не утверждает так достоинство человека. Нигде больше «даю» и «беру» не бывают столь едины. Цель душевного путешествия — передать незнакомцу (аналитику) неизвестный пока для самого себя драгоценный груз, который в процессе передачи вдруг становится близким для обоих.

Эти размышления об обоюдном «счастье психоанализа» составляют ключевую тему её книги «Благодарность Фрейду». Хотя Фрейду так и не удалось заставить её изменить название книги на безличное «Благодарность психоанализу», он высоко оценил сам труд. В знак своего восхищения он прислал Лу один из пяти золотых перстней с римской геммой, которыми он награждал своих учеников за особые заслуги перед психоанализом.

В эти «особые заслуги» входила и её неутомимая полемика с мэтром о природе нарциссизма, и её исследования детских сексуальных фантазий совместно с дочерью Фрейда Анной.

Известно, что Фрейд различал первичный и вторичный нарциссизм как естественное раннее сосредоточение всей либидозной энергии на себе и как инфантильное состояние, к которому порой скатывается наша психика в кризисные моменты.

Лу не согласна. Позитивная любовь к себе не имеет ничего общего с самозацикленностью и самолюбованием. Сама сущность любви вспыхивает лишь тогда, когда мы преодолеваем пропасть между субъектом и объектом. Человек перестаёт видеть цель своих желаний и стремлений только вовне себя, но, «вернув себе свои отчуждённые владения», чувствует свою волшебную неразобщённость с миром, и на это единство внутренне направлена струя его энергии любви. Нарцисс, повторяет она, любуется не собой, а своей нераздельностью с универсумом.