– Берите носилки, – приказал Ефимов своим наконец-то перешедшим через ручей бойцам, – все, топаем… И поосторожнее! – рявкнул он, когда разведчики, перехватываясь, едва не опрокинули Носоева головой в ручей.

Наконец спецназовцы поднялись на другой берег и, выйдя из леса, потащили раненого по огромной поляне, выдерживая прямую линию, перпендикулярную оврагу и ведущую к ожидающей на его противоположной стороне бронетехнике.

– Мой головняк почти вошел на территорию базы, – идя рядом с Ефимовым, продолжал свой рассказ Гуревич. – Романов уже разглядел замаскированные блиндажи и окопы. Говорит, шмотье повсюду валялось, рюкзаки, бинты. Наверное, как бежали, снимать некогда было, а на базе, как раненых перевязывали, так все и побросали.

– Трупов не было?

– Да хрен его знает, что там было, мы же на базу не входили; возможно, где в землянке и бросили, может, там и раненые были. Бросили, а сами за помощью ушли. А может, еще ночью всех утащили. – И тут же безнадежно махнул рукой: – Блин, я так на нее идти не хотел! Ну, чуяло мое сердце! – капитан снова махнул рукой. Прошлое – это прошлое, что ушло – уже не воротишь. Время не повернуть вспять.

Басаев не то чтобы пребывал в плохом настроении – отнюдь, просто кое-что в его планах пришлось срочно менять, и это ему не нравилось. Подрядившийся обеспечивать охрану (а по большей части, как надеялся сам Шамиль, все должно было ограничиться наблюдением), главарь…кого отряда Трехпалый Ильяс, вместе со своими людьми попал в засаду и был убит. Теперь нужно было срочно найти ему замену. Лежа на расстеленном прямо на полу ковре, Басаев перебирал в уме все известные ему банды, «работающие» поблизости от нужного района. И не находил ничего подходящего. Ни одного отряда, в надежности которого он был бы уверен полностью, не было. А ведь всего-то и требовалось, что вести разведку и в случае появления русского спецназа в определенный день и час отвлечь их внимание на себя, увести в сторону, тем самым предоставив его людям полную свободу действий. В конце концов, Шамиль остановился на хорошо себя зарекомендовавшем отряде братьев Келоевых и в тот же день отправил к ним своего нарочного.

Старшине первой роты Петру Васильевичу Косыгину было далеко за сорок, коренастый, еще вполне крепкий, с огромными черными усами, он больше всего напоминал портретного буденновца начала тридцатых. Ему бы буденовку на голову, шашку в руки и… Впрочем, лошадей Васильевич не любил с детства.

Старшина он был хороший, всем старшинам старшина, вот только с одним небольшим недостатком – когда ротный уходил на БЗ, старшина уходил в «синьку». Дважды (обессилев в попытках справиться с этой злостной старшинской привычкой собственными силами) комбат – подполковник Трясунов отправлял Васильевича на кичку – гаупвахту соседнего пехотного полка, и оба раза старшина после трехдневной отсидки возвращался довольный, веселый и еще более «синий», чем при отправке на губу. В конце концов комбат плюнул и оставил Васильевича в покое.

Неожиданно похолодало, подувший с запада ветер натянул тучи и принес необычный для этого времени года холод. Но, тем не менее, несмотря на закрывающую небо черноту, дождя не было. Последний день боевого задания закончился, как обычно, эвакуацией, и довольные его окончанием, но слегка окоченевшие разведчики, готовясь к бане, поспешно сдавали оружие и полученное перед заданием имущество. Ефимов сунул свой автомат на отведенное ему место в самодельной пирамиде и, расстегивая на ходу разгрузку, прошел в офицерский кубрик.

В печи полыхал огонь, наполняя палатку теплом и странным, чем-то знакомым запахом.

– Тротил, – гордо заявил старшина, увидев водящего носом Ефимова. – Отлично горит! – Он кивнул на стоящий под кроватью и уже наполовину опустошенный ящик.

– Ну-ну, – медленно процедил Сергей, не зная, что лучше: сразу сделать ноги или сперва объяснить Василичу все тонкости горения данного взрывчатого вещества в замкнутом пространстве.

Поколебавшись, выбрал второе.

– Василич, тебе никто не говорил, что вот в такой кубышке, – взгляд Ефимова уперся в прямоугольник самодельной буржуйки, – тротил запросто может рвануть?

– А, – небрежно отмахнулся тот, подбрасывая очередную шашку, – второй день топлю…

– Ну-ну… – снова проговорил Ефимов. Переубеждать Васильевича, что-то уже единожды вбившего себе в голову, – напрасный труд.

Бросив на кровать разгрузку и стараясь не думать о горящем за спиной «топливе», Сергей взял полотенце, умывательные принадлежности и как можно скорее выбрался из столь взрывоопасного места. Подойдя к рукомойнику, он стал нарочито неспешно намыливать уже пятые сутки не видевшие мыла руки – по крайней мере, еще несколько минут жизни ему было обеспечено.

Старшине повезло: тротил кончился, так и не разворотив печи, а заодно и бессменно дежурившего около нее старшину на мелкие кусочки, и за отсутствием дров Васильевич перешел на обувь. Сперва он бросал в печь старые берцы (проваксенная кожа горела хорошо, с гудом), затем добрался до брошенных кем-то кроссовок, а следом, как ему показалось, до не нужных никому резиновых сапог. На вонь сжигаемой резины с улицы прибежал ничего не понимающий ротный.

– Василич! – взревел он, от самого порога видя в старшинской руке вторую половину резинового изделия. – Василич, ты что с моим сапогом собрался делать?

– Твоим? А я и не знал! – нисколько не чувствуя себя виноватым, старшина удивленно пожал плечами. – Гляжу – лежит один под кроватью, думаю, никому не нужен, валяется, значит. Один сжег, смотрю – второй нашелся.

– Василич! – ротный схватился за голову. – Тарандыка ты гребаный, сейчас дожди зарядят, я в чем ходить буду?

– Да у тебя что, берцев нету, вон две пары под кроватью валяются… или одна… – На этой фразе старшина крепко задумался.

– Василич! – уже буквально взревел ротный. – Если ты и берцы мои сжег!..

С этими словами Фадеев встал на одно колено и попытался заглянуть под кровать. Когда он с перекошенным от ярости лицом повернулся в сторону по-прежнему чадящей печки, Васильевича возле нее уже не было.

На этот раз боевое распоряжение на вторую группу не приходило на удивление долго. Сергей успел и отдохнуть, и погонять личный состав, повышая общую физическую выносливость, и на дне щебеночного карьера пристрелять по три раза оружие, и отработать несколько дополнительных тактических приемов. Одним словом, сделать все и даже больше, чтобы невольное безделье не превратилось в томительное занудство и не вылезло боком в виде какого-нибудь тупого чрезвычайного происшествия. И все же рядовой Гаврилюк, так ни разу на деле не применивший свои великие потенциальные снайперские задатки, в отсутствие находящегося на излечении Шадрина напился водяры, за что и был посажен на двое суток в зиндан, находящийся сразу же за машинами связистов. Глубокий, накрытый стальной, закрываемой на замок решеткой, находясь в тени, на задворках, он обладал одной неприятной особенностью: любое чмо, ни разу не ходившее на боевое задание, могло под покровом ночи подобраться к решетке и запросто, причем совершенно безнаказанно, помочиться на «героического» и, конечно же, совершенно случайно попавшего туда разведчика. Чем чмо обычно и пользовалось; да и, чего греха таить, шутки ради, чтобы только поржать, грешили этим и сами разведчики. Хотя вполне может статься, что только они этим и занимались, спихивая собственные «преступления» на своих менее боевых собратьев по службе.