период взаимного ожесточения, которое овладело двумя голодными женщинами, делившими хлебный паек.)

Тристан и Исольда

В 1929–1932 годах Фрейденберг работала с Франк-Каменецким и коллегами из «Мифической группы» над коллективным сборником «Тристан и Исольда». Начатый под руководством Фрейденберг, он вышел, под грифом Яфетического института, «под редакцией академика Н. Я. Марра», с ее предисловием83. Хона «считал сборник делом своих собственных рук», и именно ему (как она сообщает в записках) Фрейденберг приписала «все руководство Тристаном» в своей «Поэтике» (VIII: 58, 31).

Летом 1932 года (сборник вышел в мае) Франк-Каменецкий, путешествуя по Кавказу в составе «научно-антирелигиозной бригады» (антирелигиозная деятельность его увлекала, о чем Фрейденберг писала с неодобрением), читал доклады и о Тристане. В письмах к «Оленьке» он проводит шутливую параллель между ними и героями мифа, а свое путешествие представляет как мифический путь Тристана («без поездки по воде была бы нарушена вся структура сюжета» (VIII: 58, 43)). Его хозяева в Эривани и Тифлисе были удивлены, «что Тристан приехал без Исольды». Отслеживает он и мотив болезни и исцеления, борьбу с драконом (в роли дракона выступал местный профессор, возражавший ему в дискуссии). «Остается мотив любви, но это такая интимная область, повесть о которой я не могу доверить бумаге» (VIII: 58, 43). Добавив: «Прости мне эти неудачные шутки», он подписался: «Твой Тристан» (VIII: 58, 43–44). Но интимная область возникает-таки в письмах и уже безо всяких шуток. Вернувшись, Франк-Каменецкий писал ей из санатория в Детском, где он отдыхал от измучившей его поездки:

Оля, я думаю о тебе каждый день, конечно, не о тебе одной, а об нас двоих. Положение принимает просто трагический характер. Я не договариваю, но ты поймешь. Конечно, я не боюсь самого страшного: я верю в тебя, в твою стойкость не менее, чем в мое чувство. Но все-таки так дальше нельзя, а как быть не знаю. Думаю, жизнь сама принесет разрешение – больше ждать неоткуда (VIII: 58, 45).

Когда Фрейденберг приводит эти слова в своих записках (вклеивая в них письмо возлюбленного), она уже знает, что разрешение их трагической любви принесла только смерть Хоны.

Тема смерти сопутствовала всей их любви. «Он говорил о смерти, – он всегда говорил о смерти… Нет, не так я понимала „нашу“ любовь!» (VII: 44, 72) Фрейденберг пишет это после трагической смерти Франк-Каменецкого (он погиб в 1937 году в результате дорожного происшествия), и можно было бы заподозрить ее в ретроспективном восприятии ситуации. Но приведенное письмо от нее (без даты) упоминает об этой теме: «Вы очень огорчили меня в субботу и положили тяжелый гнет на мое сердце. Это было в те минуты, когда Вы говорили о смерти» (VII: 44, 72). Однажды они возвращались поздно, в пустом трамвае. «Он шептал мне: Умереть! У меня только одно желанье! Дать вам ребенка и умереть!» (VII: 45, 78) Мысль о праве на смерть, которую давала любовь, посетила и Фрейденберг: «Если Вам жизнь будет невмоготу, подождите, когда право смерти получу и я, чтоб не разрывать связанности ни между мной и мамой, ни между Вами и мной» (VII: 45, 92). (По-видимому, она имела в виду, что не имела права умереть вместе с возлюбленным, пока была жива ее мать.) Франк-Каменецкий переводит разговор в философский план, чтобы сказать «самое главное», и говорит о времени:

Если «два существа сошлись в беспредельном пространстве», то прошлое, настоящее и будущее слиты воедино, и миг равен вечности. Протяженности времени не существует и, конечно, нет никаких стадий. То, что оба почувствовали однажды, есть, было и будет.

В эту торжественную минуту он думает и о спорной теории стадиальности, выдвинутой Марром. Но главная тема – это связь любви, смерти и «смысла»:

Если когда-нибудь, в конце жизни, смерть не застанет меня врасплох и будет момент, когда я в один миг окину взором всю свою жизнь, – все пережитое, вся жизнь с ее так наз. «смыслом» и то неведомое, что именуется «небытием», разве все это не будет окрашено для меня в другой цвет оттого, что судьба послала, наконец, ту встречу, в которой счастье, – и радость, и «боль и примирение»… (VII: 46, 102)

(Даже в эту исполненную философского пафоса минуту любовник позволил себе ироническую ноту, говоря профессиональным языком о «так наз.[ываемом] „смысле“».)

Как кажется из таких рассуждений, философская концепция мифа о Тристане и Исольде (от средневековой легенды до оперы Вагнера), c ее особым пониманием смысла жизни как неразрывной связи любви и смерти, побеждающей время, была не только исследована в коллективном научном труде, но и пережита любовниками-мифологами в реальной жизни.

«Моя кафедра»

С 1929 года, пишет Фрейденберг, начался «мой вход на широкую научно-общественную арену». «Подготовительный период моей жизни закончился» (VII: 48, 142). С этого времени Фрейденберг занимала различные административные посты и была вовлечена в коллективные проекты, в основном в Государственном институте речевой культуры (бывшем ИЛЯЗВе).

«И вот я дохожу до 1932 года, до начала моей университетской деятельности» (VIII: 57, 20). Фрейденберг описывает свое назначение на должность заведующей вновь открытой (после долгого перерыва) кафедрой классической филологии, с которой будет связана ее дальнейшая деятельность, и представляет это событие как нечто, что совершилось практически против ее воли.

Приказано открыть кафедру классической филологии, и вот просят меня организовать ее. <…> Я стала еще и еще отказываться… <…> Всякое вступление во врата царства было мне тягостно. Не преподавала я никогда, – а тут сразу профессором! От классики тоже отошла, находясь среди других специальностей… (VIII: 60, 57)

Но в конце концов, «почти насильно», согласилась. Записки отмечают день, 24 декабря 1932 года, когда она впервые вошла в аудиторию со студентами (их было немного).

«Вскоре творческая живая работа поглотила меня» (VIII: 60, 58). И вскоре она уже пишет «мы» и «моя кафедра» (VIII: 62, 76). В конце сороковых годов фраза «моя кафедра» полна горечи: становилось все яснее, что ей едва ли удастся удержаться на посту заведующего.

«Оглядываясь назад, видишь»

Это были годы первой пятилетки, возникновенья соц. соревнованья, «шести условий товарища Сталина»84: это были годы, когда подкрадывавшийся кровавый режим вдруг встал, как нечто совершившееся. Мы еще долго не понимали его природы. Все советское общество, вся интеллигенция старалась осмыслять происходившие события, верить в их логичность, понять, научиться.

Я никогда не имела вкуса к фракционной политике и партийной ограниченности, но интересовалась международной