скажет Аксель. Я почувствовала это. В его взгляде. На его губах. Все правда, по-настоящему. Я столько лет мечтала о его поцелуе… Столько ночей лежала на кровати и смотрела в потолок в своей комнате, представляя, как это будет…

Я задержала дыхание, когда он вышел с террасы, не глядя на меня. Я подавила желание сказать ему что-нибудь, потому что во рту остался вкус разочарования. Я не ожидала большего, я хорошо осознавала ситуацию, но странно, что он струсил. Он всегда выглядел таким целостным, таким открытым и таким чертовски искренним, даже если это граничило с грубостью.

Чуть позже я поела фруктов и поняла, что Аксель не собирается обедать в обычное время. Остаток дня я слушала в своей комнате Let it be с закрытыми глазами и вспоминала, как мы танцевали на террасе, нежность, с которой он опускал руки с моей талии на бедра, расслабленный, смотревший на меня под звездным небом…

А затем его требовательные губы. Мой хриплый стон. Его горячее дыхание. Бабочки в животе. Трясущиеся коленки. Тень от его бороды на моей щеке. Смешавшаяся наша слюна. Аккуратное касание его языка. Этот момент. Только наш.

Я повернулась на кровати и уснула.

Когда я проснулась, уже почти стемнело.

Аксель сидел за письменным столом в гостиной и работал, несмотря на субботу. Одетый.

Он всегда ходил в плавках, или спортивных штанах, или в простой хлопковой футболке, и я очень удивилась, увидев его в джинсах и рубашке с принтом с закатанными почти по локоть рукавами.

— Ты уходишь? — спросила я с беспокойством.

— Да. — Он встал. — Не жди меня, ложись. Справишься сама с ужином или тебе что-то приготовить?

Я хотела спросить, куда он так вырядился. Или, вернее, для кого. Но мне не хватило смелости, потому что я не хотела услышать ответ. Не могла.

Он ушел несколько минут спустя.

Я застыла посреди гостиной, разглядывая этот дом, как будто я не жила тут пять месяцев. Я смотрела на немного потрепанную мебель, на виниловые пластинки, которые Аксель бросил на сундуке вчера вечером, на растения, растущие практически дикими, их никто никогда не поливал и не обдирал им сухие листья…

Я отбросила идею ужина, когда смогла вернуться в реальность.

Желудок сжался в комок, эмоции стучали в голове, требуя выхода. Я глубоко вдохнула. И еще раз, и еще. В конце концов я решила делать то единственное, что умею. Я взяла чистый холст, поставила его посреди гостиной и отдалась моменту.

Я рисовала. И чувствовала. И думала. И продолжала рисовать.

Я хотела воплотить картину из головы. Я видела каждую линию, каждую тень еще до того, как кисть касалась холста. Я не умела по-другому. Я чувствовала что-то, чувствовала очень сильно, пока эмоция не захлестывала меня и не требовала выхода.

Моя мама однажды сказала, что все женщины в нашей семье такие. Бабушка влюбилась в бунтаря, с которым ее отец запрещал общаться. Похоже, однажды она пересеклась с ним, посмотрела ему в глаза, и все: поняла, что это мужчина ее мечты. Когда ей запретили видеться с ним, она сбежала на рассвете из дома и вернулась спустя три дня с кольцом на пальце. К счастью, брак оказался счастливым и долгим.

Она тоже была такой. Роуз, моя мама.

Острая на язык, она говорила первое, что приходило в голову, как хорошее, так и плохое. Папа всегда смотрел с нежностью, пока мама изливала душу, курсировала из одного конца кухни в другой, открывала и закрывала шкафчики, со слегка растрепавшимися волосами и неиссякающей энергией. Когда он считал, что уже достаточно, он подходил к ней и обнимал ее сзади. И тогда она успокаивалась. Тогда… мама закрывала глаза, пока руки папы укачивали ее.

Погруженная в это воспоминание, я взяла серую краску другого тона.

Мазки соединялись и постепенно обретали смысл, а ночь опускалась на город, и стрелки часов качнулись за полночь. Ничего не слышно. Я наедине со своими спутанными чувствами.

Затем я услышала хлопок дверью.

Аксель зашел. Я посмотрела на него. И в тот момент я возненавидела его. Возненавидела…

— Ты еще не спишь? — проворчал он.

— Нужно отвечать?

Он прошел вперед шатаясь, споткнулся о цветочный горшок и ухватился за кухонный шкаф. Я оценивала его странную улыбку, пока он подходил ко мне, и хотела убежать и закрыться в комнате. Глаза Акселя были маслянистые от выпитого алкоголя, мутно-голубые, как будто чужого оттенка. А губы — красные от поцелуев другой.

Я не дышала, спрашивая себя, как это было, почему ей можно, а мне нет. Я увидела засосы на его шее.

Возможно, я сама себе хотела сделать больно. Возможно, хотела наказать себя за то, что не могла контролировать свои чувства. А возможно, хотела услышать это от него.

— Что это? — Я указала на засосы.

Он потер шею, все еще с идиотской улыбкой.

— А, Мэдисон. Она очень старательная.

— Ты спал с ней?

— Не, мы в шахматы играли.

— Чтоб тебя, — сказала я без сил.

Он подошел ко мне сзади, прислонившись грудью к моей спине. Его рука легла мне на талию, и он прижал меня к себе, затем наклонился и прошептал мне на ухо:

— Может быть, сейчас я кажусь тебе чертовой свиньей, но когда-нибудь ты поймешь, что я сделал это ради тебя, милая. Маленькая услуга. Не нужно благодарить. Если ты думала, что знаешь меня… то вот он я, какой есть.

— Отпусти меня! — Я оттолкнула его.

— Видишь? Тебе уже не так приятны мои прикосновения. Знаешь, в чем твоя проблема, Лея? Ты на поверхности. Ты смотришь на подарок и видишь только блестящую упаковку, не думая, что внутри может крыться гниль.

Я даже смотреть на него не могла, когда прошла мимо в свою комнату, хлопнув дверью так, что весь дом затрясся. Я бросилась на кровать, зарылась лицом в подушку и сжала зубы, чтобы не плакать. Я снова услышала это «милая», которое по иронии судьбы впервые звучало от него не по-братски, а, наоборот, грязно, по-другому. Я вцепилась в