От акведука двинулся к Промзоне, городскому району, в котором ремонтировалась местная техника и работали княжеские кузнецы, оружейники, кожевенники и прочие мастеровые люди. Надеялся посмотреть на производства вблизи, но снова уперся в высокие заборы и охранников. То же самое на складах, в механических мастерских и на винокурне. Для меня прохода нет, и половина города закрыта.

Следующим местом, которое посетил, был рынок. Опять огороженная территория, но проход свободный. Показал удостоверение и оказался внутри.

Что я здесь увидел? Лавки, которые торговали продуктами: мясом и фруктами, рыбой и овощами, крупами и мукой. Все местного производства. Еще имелось несколько магазинчиков, где можно приобрести одежду, походное снаряжение и обувь, а также различный сельхозинвентарь и бытовые мелочи: топоры и лопаты, плуги и бороны, мотыги и тяпки, ножи, сковородки и кастрюли. Оружейная лавка отсутствовала, огнестрелы продавались за пределами рынка, а холодное оружие выставлялось раз в неделю, когда на торг выезжали кузнецы. То же самое с бензином, техническими маслами и керосином. На рынке этот товар практически не появлялся. И единственным местом, где я задержался, был загон с рабами.

Многое я в жизни видел, в том числе и подневольных людей. Это только кажется, что цивилизованное общество давно избавилось от такого порока, как рабство. Однако невольники были, есть и еще долгое время будут. Кого-то украли и на иглу подсадили, а многие сами променяли свободу на героин. И таким людям уже не нужна воля. Они живут от дозы до дозы. Поэтому готовы продавать свои тела и умения. А еще есть должники по кредитам или просто слабые люди и алкоголики, не имеющие своего мнения. Вот вам и рабство. Пусть даже не в чистом виде, как на рынке Каменца, где рабы находились в колодках.

Большие бараки, а перед ними загоны, в которых на лавках сидели невольники. Женщины, мужчины и дети. Все скопом, без разницы, а рядом людоловы, профессиональные ловцы человеков и продавцы живого товара.

Впрочем, приглядевшись, я понял, что рабы все-таки разделены. Некоторые держались отстраненно, а на некоторых рабах даже не было колодок. Я этого не понял и обратился к торговцу, который находился рядом:

— Слышь, а почему одни закованы, а другие нет?

Торговец, полноватый мужичок в теплом тулупчике, поправил кобуру с «макаровым», сплюнул на грязную землю и ответил:

— Кто в колодках — чтобы сбежать не могли. Это пойманные с поличным преступники, разбойники и дикари. Не те дикари, что с левого берега Тихой, а горцы. А кто без оков, тот сам в рабы продался и стал обельным холопом с правом выкупиться.

— Интересно, а в чем причина?

— Просто все, — пожал плечами мужик. — В Дымно и Свалино — это анклавы с восточной стороны Перуновых гор — минувшим летом засуха была, и теперь голод. Звери откочевали, а на полях ничего не уродилось. Горожане попробовали горцев пощипать и пару племен истребили. А потом драпанули, когда племенное ополчение стало их окружать. Короче, неудачный поход. Прибытка нет, а горцы в отместку пригороды сожгли и фермеров убивают. Наши караваны туда прорвались, оружие продали и боеприпасы, а назад рабов привезли. Дикарей-горцев никак продать не можем, непокорные они, а тех, кто сам в неволю пошел, всего два десятка осталось. Ходовой товар. Понятно?

— Да. А горцы, выходит, тоже с востока?

— Пленные.

— А потеряшки есть?

— Потеряшки редкость, только если из Алексеевской республики пригонят. Но таких сразу выкупают. Они у нас ценятся. — Торгаш опять сплюнул и спросил: — Брать кого будешь или только посмотришь?

— Пока присматриваюсь и хочу расценки узнать.

— Расценки в этом году стандартные. Малолетки до восьми лет — десять серебряных. Девчонки-целки до четырнадцати лет — тридцать монет, парни того же возраста — двадцать. Бабы в самом соку и мужики работящие — двадцать пять-тридцать серебряных. Если баба красавица или мужик мастер, тогда цена может повышаться, и очень сильно. Понятно?

— Да.

Торгаш отвернулся, а я пошел вдоль загородки и старался поймать взгляд рабов. Однако никто из них не поднимал головы. Каждый старался вести себя незаметно, и только одна молодая русоволосая девушка с неровным носом решилась меня позвать:

— Эй!

— Чего? — Я сразу отметил, что она не закована, следовательно, сама в рабство продалась.

— Хозяйку ищешь?

— Нет.

— А кого купить хочешь?

— Я только смотрю.

— А-а-а… — протянула она и отступила от ограды.

Вроде бы неказистая девушка. Нос неровный, словно когда-то был сломан, одета бедно, полушубок рваный и какие-то чоботы на ногах, а вдобавок еще и хромала на левую ногу. Можно было пройти мимо, но я почему-то решил не спешить и спросил невольницу:

— Тебя как зовут?

— Маша. — Она замерла и снова посмотрела на меня.

«Глаза синие и взгляд чистый», — отметил я и задал новый вопрос:

— Ты откуда?

— Из Дымно.

— Сколько лет?

— Восемнадцать.

— А выглядишь гораздо старше.

— Это от голода и холода.

— Почему в рабство продалась?

— Мужа убили, он дружинником был. Сама сирота. Никому не нужна, ни свекрови, ни родичам мужа. А в Дымно голодно: дай бог, если половина горожан зиму и весну переживет. Вот и пошла в рабы. Деньги свекрови отдала, чтобы не проклинала вслед, а потом меня сюда привезли.

— Что умеешь?

— По хозяйству могу работать и готовить… — Она запнулась и неожиданно покраснела: — Ну и постель согреть…

Мне краска на лице понравилась. Это редкость, когда девушка — скромница, знающими мужчинами подобное ценится. И хотя я понимал, что сейчас мне не до баб, самому бы выжить, разговор продолжился:

— Ты из местных?

— Нет. Потеряшка.

— Давно здесь?

— Десять лет.

— А родом откуда?

— Самара.

— И сколько просят за тебя?

— Я продалась за шесть серебряных монет, а сколько купцы с тебя возьмут, если надумаешь торговаться, про то не ведаю.

— А прихрамываешь чего?

— Ногу натерла, обувка не моя.

— Ладно. Пойду я.

— Удачи, повольник.

— И тебе.

Я хотел уйти сразу. Но подошел торгаш, и я кивнул на девушку:

— Сколько за бедолагу хромоногую хочешь?

Он смерил меня оценивающим взглядом, видимо, понял, что Маша мне приглянулась, и сказал:

— Двадцать монет.

— Ты чего, охренел? На лицо не красавица, и нога битая.

— Предлагай свою цену, — торгаш ухмыльнулся.