Да и статус самого Кейстута в глазах Сангре вмиг взлетел на кучу пунктов вверх. Сам-то он ненавидел все иностранные языки по причине собственной необъяснимой тупости в их освоении. Исключение составлял испанский, на котором в детстве учил его говорить дед, но Петр его иностранным не считал, полагая, что он, пускай и не совсем родной, но, учитывая деда, как минимум двоюродный. Кстати, освоил он его неплохо и даже мог с грехом пополам разговаривать на нем с тем же дедом. Зато потом, начиная со школы, как отрезало. Не помог и перевод из английской группы в немецкую. Единственная выгода, извлеченная Петром из этого перехода — он смог читать по буквам, вот и вся радость.

Именно по причине своей неспособности освоить иностранный язык, он питал глубочайшее уважение к тем, кто ими владеет, например, к своему другу, а теперь еще и к Кейстуту.

Правда, начало разговора оказалось неожиданным. Кто успел подметить и сообщить князю, что тяжелораненный пленник удивительным образом похож на Петра, трудно сказать, да и какая разница. Главное, он узнал об этом и первый вопрос, заданный им почти обвинительным тоном, касался странного сходства:

— Раненный крестоносец — твой брат?

Петр опешил от неожиданности, но решил ответить как есть. Мол, в родстве не состоит, но скрывать не станет — он с ним действительно из одной страны.

— Но ты его знал раньше? — вопросительно уставился на него Кейстут.

— Никогда в глаза не видел.

Князь встал со своего кресла (обычный деревянный стул с подлокотниками и высоким подголовником, покрытый какой-то шкурой) и прошелся по небольшому полутемному залу, задумчиво оглаживая небольшую светлую, с легкой рыжинкой бородку. Остановившись посредине зала, он хлопнул в ладоши, молча указал вошедшему слуге на оконца, затянутые тонкими слюдяными пластинками. Тот понимающе кивнул, вышел, а через минуту появился с лучиной, от которой принялся зажигать свечи в здоровенных шандалах, во множестве расставленных вдоль стен. Дождавшись, когда слуга опять покинет зал, Кейстут негромко произнес:

— Сам я не жрец и к кресту на твоей груди ненависти не питаю. Что мне до твоего бога? Он сам по себе, я сам по себе. Хотя не скрою — ваша вера мне кажется странной… К примеру, нужно быть глупцом, чтобы поверить, будто хлеб и вино может превратиться в тело и кровь бога. А даже если и может, то… Мы, литвины, народ не больно-то ученый и недостатков у нас хватает, но людоедами никогда не были и не будем. Впрочем, оставим это. Так вот, правитель познается в том, каковы избранные им советчики и слуги. Ваш бог подобрал себе слишком дурных служителей. Как вам мой замок? — резко сменил он тему.

Петр неопределенно пожал плечами. Говорить как есть — обидеть, а врать… Он в растерянности покосился на Улана, и тот не подвел.

— Мы с моим побратимом покривили бы душой, если бы сказали, что он весьма надежен: и стены низковаты, и башни непрочные, — дипломатично заметил он. — Но при желании можно придраться к любому укреплению, ибо совершенству нет предела. К тому же главное не в стенах и башнях, а в мужестве его защитников и их решимости сражаться с врагом до последней капли крови, а с этим, как мне кажется, — он мягко улыбнулся, — у тебя, князь, все в порядке.

Кейстут хмыкнул и похвалил:

— Ты учтив. Истины не поведал, но и не солгал. А замок и правда плох. Но плох он потому, что три года назад его полностью сожгли. Когда отец прислал меня сюда, я застал сплошное черное пепелище, на котором валялись лишь обугленные мертвецы. Едва мы успели отстроить все заново, как вновь пришли рыцари. Тогда мы отбились, но прошлой зимой они сожгли его опять.

— Как-то часто, — вырвалось у Петра.

— Дело в том, что Бизена ближе всего к землям, захваченным у нас крестоносцами, вот ей и достается больше других, — пояснил Кейстут. — Впрочем, они пытаются захватить и прочие жемайтские приграничные замки, которые мой дядя Витень поставил на правом берегу Немана. И когда они одерживают победу, то очень редко оставляют наших воинов в живых. Если же и оставляют, то лишь для пущего позора, превращая их в рабов. Потому-то и мы никогда не выпускаем живыми их пленных, особенно тех, у кого черный, как их сердца, крест на белом плаще. — Взгляд его синих глаз, устремленных на Сангре, был подобен клинку меча. — Никогда, — жестко повторил он, и это слово было подобно беспощадному взмаху этого клинка. — Так что на Сугарда вы зла не держите.

— Лишь бы он на нас не держал, — хмурясь, откликнулся Сангре, — а то смотрит так, словно мы у него…

— Ты бы тоже так смотрел, — резко перебил Кейстут, — если б крестоносцы полгода назад пробрались на твои земли и… Словом, что сталось с его семьей и кто уцелел, не погибнув, а попав в плен — стало известно только на днях. Я не ведаю, какой выкуп жадные служители твоего бога запросят, но точно могу сказать, что пока у него навряд ли сыщется достаточно гривен, чтобы выкупить хоть одного из них.

— Тогда почему бы не передать ему остальных раненых — пускай сделает обмен, — предложил Петр.

— Нет, — отрезал Кейстут. — Я, кажется, сказал, что такое не в наших обычаях. Вы — иное дело. Чужеземцы — раз, сами их пленили — два, и, наконец, спасли святилище богини Мильды от разорения и ее жрецов, пускай и не всех — от поругания и смерти. Все это говорит в вашу пользу, хотя и тут…

Он столь красноречиво поморщился, что стало понятно: главным аргументом в их пользу было именно иностранное происхождение. Не будь его и никакой заминки с принятием решения не случилось бы. Причем решения не в их пользу.

— Напрасно, — пожал плечами Петр. — Я не видел у твоих воинов хорошего оружия, а имей ты золото и серебро, полученное за выкуп, оно бы у них появилось. Разве не так?

— Так, — согласился Кейстут. — Но сколько моих людей они убьют, вновь оказавшись на свободе? Убьют и, скорее всего, отберут это оружие обратно.

— Есть еще одна сторона, — вновь вступил Улан. — Сейчас твои враги сражаются до последнего. Но знай они, что их оставят в живых, они бы не дрались с твоими воинами столь отчаянно. Даже заяц, загнанный в угол, может вспороть охотнику живот своими когтями, но когда ушастый видит иной выход, он предпочтет спастись бегством.

Кейстут не спешил с ответом, вновь возобновив свое хождение по залу. Наконец, остановившись на середине, он честно ответил:

— Об этом я не подумал. А ты хорошо говоришь на языке русинов, — похвалил он Улана и, обратившись к Петру, осведомился: — Не передумал насчет пленных?

Сангре мотнул головой. Но желая смягчить отказ, торопливо пояснил, что хотел бы помочь Кейстуту. Мол, он слыхал от Яцко, что крестоносцы осуществляют свои набеги на приграничные литовские замки преимущественно из самого ближнего своего владения — Христмемеля. Кто знает, возможно, воинам князя удастся его взять, получив от пленников нужные сведения о нем. Разумеется, просто так они говорить не станут. Зато пообещав им в качестве награды жизнь…

— Если ты и впрямь хочешь помочь взять замок, зачем тебе что-то знать о нем? — перебил его Кейстут. — У тебя, как я слышал, имеется сильное заклинание, могущее поразить всех его защитников, — и он пытливо уставился на Сангре. Глаза его на миг блеснули.